Ведьмин вяз - Тана Френч

Меня заметила стоявшая в зарослях дикой моркови девочка помладше. Уставилась на меня, захватив в горсть стебли и покачивая их туда-сюда с задумчивым упрямством, потом медленно подошла.

– Привет, – сказал я.

Девочка (я не сразу вспомнил имя: Салли) таращила на меня тусклые глаза, голубые, как у котенка. Я забыл, сколько ей лет, – кажется, года четыре?

– У меня пупсики в кроссовках, – сообщила она.

– Ух ты, – откликнулся я, не имея ни малейшего понятия, о чем она говорит. – Класс.

– Смотри. – Салли оперлась на вазон с геранью и показала мне сперва одну подошву, потом другую. С обеих подошв на меня изумленно воззрились куколки с ноготок, заключенные в прозрачный пузырь из толстой пластмассы.

– Ух ты, круто, – сказал я.

– Я не знаю, как их достать, – продолжала Салли, и я на мгновение испугался, что она попросит меня это сделать, но тут к нам подошел ее брат – кажется, Зак – и встал рядом с ней. Он был на голову выше сестры, в остальном же дети были очень похожи: те же спутанные белокурые кудряшки, тонкая загорелая кожа и немигающие голубые глаза. Ни дать ни взять парочка из ужастика.

– Ты здесь будешь жить? – спросил Зак.

– Да, пару недель.

– Почему?

Я понятия не имел, что Сюзанна рассказала им про Хьюго. Я боялся, что ляпну что-то не то и дети, получив моральную травму, зайдутся пронзительным ревом.

– Потому, – ответил я, но дети по-прежнему смотрели на меня вопросительно, так что я добавил: – Погощу у Хьюго.

Зак с противным тонким свистом хлестал воздух тонким прутиком.

– Взрослые не живут у дяди. Они живут у себя.

– А я у него и не живу. Я приехал его навестить. – Я и раньше знал, что Зак гаденыш. Как-то на рождественском обеде Сюзанне пришлось вывести его из-за стола, потому что он плюнул сестре в индейку: ему показалось, что Салли достался лучший кусок.

– Мама говорила, тебя по голове ударили. Ты теперь инвалид?

– Нет, – ответил я. – А ты?

Он бросил на меня долгий взгляд, который мог означать что угодно, но вряд ли хорошее.

– Пошли, – бросил он Салли, хлестнул ее прутиком по ноге и побрел прочь; сестра последовала за ним.

У меня подкашивались ноги: слишком долго стоял. Я опустился на ступеньку. Вон полоса травы с ромашками, на которой мы с Леоном и Сюзанной однажды летом поставили палатку и прожили в ней неделю, смеялись, ели печенье, ночи напролет пугали друг друга страшными историями, потом весь день ходили сонные, раздраженные, пропахшие ромашкой. А вон там дерево, возле которого в головокружительной темноте на четырнадцатый день рождения Леона я впервые в жизни поцеловался с девчонкой, хрупкой милой блондинкой по имени Шарлотта, язык ее отдавал выпитым тайком сидром, мягкая грудь прижималась к моей груди, где-то ухали и кричали парни – “Давай, Тоби, ну ты герой”, – и ветер неумолчно свистел в листве над нашими головами. На этой террасе мы валялись, впервые накурившись травки, в небе плясали звезды, складывались в затягивающие шифрованные узоры, в воздухе манящей мелодией сладко пахло жасмином, я на полном серьезе убеждал Леона, будто бы Сюзанна превратилась в крошечного эльфа и я поймал ее в горсть, он пытался заглянуть в мои ладони, “Эй, детка, поговори со мной, ты там в порядке? ”, при том что Сюзанна лежала тут же, рядом с нами, и еще кто-то – Дек, Шон? – трясся от смеха в темноте, касаясь моего плеча, но кто? Дыры в памяти, слепые пятна тошнотворно мерцают, будто мигренозная аура. Кажется, все эти вехи так близко, что можно коснуться рукой, на самом же деле не дотянуться. И вот я вырос, взрослый чувак, но ни за что не отважился бы переночевать в палатке, для меня это как разбежаться и полететь.

– Господи боже мой, – за моей спиной Леон с силой захлопнул дверь террасы, – какой кошмар.

– Что? – спросил я.

От стука я подпрыгнул, точно перепуганная кошка, но Леон, похоже, не заметил, выудил красную пачку “Мальборо” из кармана джинсов, черных, с дырами в самых неожиданных местах и таких обтягивающих, что он с трудом достал сигареты. На нем была футболка с Патти Смит и “мартинсы” размером с его голову.

– Да всё. Словно мы на славном семейном сборище и вот-вот затеем общую игру – дружно разбредемся по дому в поисках спрятанных предметов. Абсурд. Ну да в этом весь Хьюго – без паники, жизнь продолжается… – Леон наклонился к зажигалке. – Понимаю, уважаю, волевой чувак и всякое такое, но блин. – Выпрямился, откинул чубчик со лба. – Это водка?

– Вода.

– Черт. Я оставил стакан на подоконнике, а теперь там мама, и если я вернусь в дом, примется расспрашивать меня о каком-нибудь проходившем в Берлине интересном культурном мероприятии, о котором она вычитала в газете, был ли я там и что об этом думаю. Честное слово, я этого не вынесу. – Он глубоко вздохнул, словно его мучила жажда.

Последние несколько дней я ни о ком не думал так часто, как о Леоне с Сюзанной. В детстве дядюшки и тетушки – не Хьюго, он был другой, а Оливер, Мириам и Фил с Луизой – представлялись мне аморфным облаком из взрослых, которые время от времени нас кормили и которых мы, как правило, избегали, чтобы они не помешали нашим занятиям, и даже когда я вырос, толком не заморачивался навести на резкость и хорошенько их рассмотреть. Леон же с Сюзанной, по сути, мои брат с сестрой, и мы знали друг друга так же буднично и досконально, как собственные ладони. И в глубине моей души, вопреки всем доводам рассудка, теплилась надежда, что одно их присутствие соберет воедино рассыпавшиеся в труху обломки личности, ведь рядом с ними я не могу быть никем иным, только самим собой. Но одновременно я со страхом ждал этой встречи, нутро переворачивалось от ужаса при мысли, что они с первого же взгляда в мельчайших деталях разглядят за моими жалкими потугами истинный масштаб разрушений.

– Дай и мне, что ли. – Я протянул руку. Меня еще потряхивало от адреналина.

Леон покосился на меня, вскинул бровь: