Квартира № 41 - Мария Свешникова

– Мужа своего! – Вера ставит ногу на его стул и начинает тешить свое самолюбие тем, что я все это вижу.

Самое страшное испытание для любого мужчины – осознавать, что его женщина счастлива с другим. Мы начинаем искать множество доводов, оборачивающих ситуацию в нашу пользу. Что обиженные самки делают это из мести. На, посмотри, что ты потерял. Сколько же заблудших душ греется этой мыслью, не понимая, что именно с нее начинается тропа феминизма, инакомыслия, впоследствии лесбийских (только не думайте, что я что-то имею против) игр и корпоративной культуры. Так и я. Привык верить, что Вера просто мне мстит, потому что столько лет любила и нехило натерпелась, а сейчас просто играет, но потом ее садомазохистская природа заставит вернуться за новой порцией боли. Отчаяния. Унижения. А вдруг она счастлива? Вдруг любит? Вдруг обращается со мной как с ничтожеством просто от скуки? Как понять? Задать вопрос. Конечно, десять раз она мне на него ответит и еще напишет краткий конспект и пять диссертаций на тему женской психологии.

Выхухоль настолько опрятно счастлив, что становится мерзко. Так и хочется отсканировать его и поместить на пару столбов в виде рекламы мужского одеколона. А потом тайком пробраться ночью и аэрозолем пририсовать фаллос.

Вера целует его в обручальное кольцо, в каждый из пальцев.

Выхухоль просит счет, они поспешно, как будто в аэропорту при надписи final call, собираются, он помогает ей надеть пончо, напоминает взять телефон, открывает ей двери… Хлопок. Повеяло рождественским холодом. Чувствую себя пятилетним ребенком, умным, смышленым, но, к собственному сожалению, уже имеющим представление, что Дед Мороз покоится на одной полке с остальными радужными мифами.

– Марк! – кричу я. – Считай давай, и побыстрее! Мне бежать надо…

Проходит минута. Я все жду, что если не Марк, то хоть бармен сжалится надо мной и сам рассчитает, но тот и не чешется. В итоге кладу примерное количество денег по счету, докидываю пару купюр для гарантии и ухожу. Проклятые официанты.

Со скоростью заинтересованного школьника я влетаю в подъезд, проникаю в квартиру одним рывком, не повернись так быстро ключ в замочной скважине, я выдрал бы сам замок с корнем, потом выбил бы дверь ногой. Но нет, сегодня не было повода для подобного иезуитства. Не снимая ботинок, устремляюсь к окну.

Мы с Верой живем окна в окна уже почти шесть лет. В маленьких, узких и потому неторопливо увядающих переулках дома часто строили аккурат напротив друг друга. Иногда она поглядывает в мою сторону, но как-то бегло, как будто скользит взглядом по окнам, чтобы узреть забавный факт чужого времяпрепровождения, но и его не находит.

Помню, как я увидел Веру, когда она только готовилась въехать… Она затеяла косметический ремонт, договорившись с владельцем квартиры. С окон пропали шторы от предыдущего жильца, все стены внутри облачились в белесую штукатурку, и квартира наполнилась семейством таджиков.

Она приезжала проверять работу. Просила таджиков покидать помещение на время. Ходила по квартире с огромными папками вырезок, прикладывала их к окнам. Сидя с ногами на подоконнике, разговаривала по телефону… Разворачивала рулоны ткани и обивала кресла… И, что показалось мне наиболее странным, мастурбировала, находясь одна в квартире, куда еще даже вещи от меня не перевезла.

Я закуриваю. Как иначе скоротать время. Сквозь Верино окно видно, как в прихожей зажигается свет, еще немного – и они зайдут в комнату. Ну же… Ждать, терпеть, зависеть… что там еще из глаголистого?

Вера появляется в комнате спустя полминуты. Одна. Подходит к окну, открывает одну створку и дышит холодным воздухом центра города. Вряд ли случайно она забывает задвинуть гардины…

Выхухоль расстегивает ремень. Он делает это столь аккуратно, что кажется, еще минута и он, как порядочный пенсионер, сложит самостоятельно снятую одежду в ровные стопочки и отнесет в гардеробную, затем уляжется под одеяло, демонстративно разгладив его ладонями, и захрапит, расположившись на кровати, как Ленин в Мавзолее.

Но нет, ремнем дело не ограничивается. Более того, вопреки моим ожиданиям положить его на диван, он вытягивает ремень во всю длину, проверяет упругость, вдвое сворачивает. Шлепок.

Выхухоль шлепает ее раз или два, не задирая платья. Потом левой рукой берет пряжку и всовывает в нее обратный конец только что изобретенной плетки. Образовавшийся поводок мигом оказывается на Вериной шее… Она извивается так, как хочет Выхухоль. Он разворачивает ее, опускает на колени, она принимается расстегивать пуговицы на его рубашке, затем проводить ногтями по животу, оставляя тонкие ярко-розовые царапины, и слизывает выступающие капли крови…

Когда она поднимается, то уже абсолютно нага… Ее тело кажется загорелым по сравнению с его, на смуглой коже отражаются фонарные огни. Она садится на подоконник – ко мне спиной и понятное дело, к кому лицом… Он силой раздвигает ее ноги практически на сто восемьдесят градусов – и держит их, не позволяя ей вернуться в исходное положение… Кажется, еще немного – и Вера закричит от боли… Но я не услышу… Я чувствую, как прострел натянутых сухожилий переходит в первозданное наслаждение… Получать наслаждение от боли – невесомый дар, которым награждаются только избранные, способные оценить любовь во всех ее проявлениях, включая боль… И как сюда вписывается запах ванили? Тоже мне маскарад.

Выхухоль рывком отпускает ее ноги, скидывая на пол размазанное от усталости и возбуждения тело. Через какие-то три минуты они спокойно курят, сидя на подоконнике… Я знаю, что это не конец… Что так просто все это не закончится. Выхухоль начинает ее целовать – сначала нос, потом глаза, губы. Она поеживается. Растрепанные волосы закрывают лопатки, лицо, щекочут шею. Несколько раз Вера впивается в Выхухоля со звериным оскалом – то ли кусая, то ли целуя, то ли все сразу.

Вера ждет продолжения и всячески подогревает интерес. Чуть отходит от окна, чтобы взять со стола пачку – закуривает вторую по счету сигарету, усаживается на подоконник, на этот раз стыдливо прикрывшись полотенцем. Непонятно откуда у нее в руках оказывается повязка, которая моментально переселяется на глаза Выхухоля. Она целует его в темечко, все более озлобленно, что ли, терпко, и ее тонкие пальцы перебирают его мокрые от соития волосы. В какой-то момент Вера замечает меня, открывает на полную окно, высовывает кулак и четким движением вместо среднего показывает безымянный палец с обручальным кольцом. С ехидной улыбкой плотно зашторивает окна, оставляя меня наедине с любопытством.