Путь к Дюне - Кевин Андерсон

Фрэнк считал поэзию вершиной и квинтэссенцией человеческого языка; кроме этого, он был уверен в том, что научная фантастика – это единственный жанр, предмет которого есть попытка определить, что значит быть человеком. Мы используем в сюжетах контакты с инопланетянами или с инопланетной действительностью только как испытание человеческих взаимоотношений или как фон для их изображения. Герои научной фантастики решают свои собственные насущные проблемы – никакое волшебство и никакие боги не приходят к ним на помощь, – но иногда людям приходится изобретать кое-какие ухищрения, чтобы спасти свои драгоценные шкуры. Люди обращаются к книгам, чтобы увидеть, как другие люди решают жизненные проблемы. В жизни и творчестве Фрэнк не уставал восхищаться человеческой решимостью и изобретательностью. Для него в этом факте был и определенный практический интерес. «Помните, Рэнсом, – говорил он, – инопланетяне не покупают книг. Их покупают люди».

Фрэнк разводил кур, и делал это первоклассно, по последнему слову птицеводства. Его курятник представлял собой двухэтажное, обогревавшееся солнцем строение, с автоматическими кормушками, примыкавшее к саду, для удобрения которого он использовал птичий помет. Рядом с курятником, правда, из милости к птицам вне поля их зрения, находился настоящий мясоперерабатывающий комбинат с дровяной печью, пароваркой и автоматической установкой для ощипывания кур. Всякая деятельность, какой Фрэнк занимался в жизни, была игрой, изобличавшей в нем жизнерадостного и изобретательного человека. Он восхищался такими очень интеллектуальными писателями, как Эзра Паунд, но питал настоящую слабость к другим синим воротничкам писательского цеха, к писателям-самоучкам, стремившимся исследовать природу человека, – таким, как Хемингуэй и Фолкнер.

Сочинения Уильяма Фолкнера оказали на творчество Фрэнка большое влияние; во всяком случае, в том, что касается создания правдоподобной вымышленной вселенной, построенной на сложной генеалогии. В научной фантастике Фрэнк видел великую возможность сообщить широчайшей аудитории «самые важные вещи». Он был очень тронут речью, произнесенной Уильямом Фолкнером в 1950 году во время вручения ему Нобелевской премии, и Фрэнк всей душой проникся словами этой речи и выразил эти чувства в своем творчестве: «…пишущие сегодня молодые мужчины и женщины забыли о проблеме конфликта человеческой души, но именно он, и только он, создает хорошего писателя, ибо только об этом конфликте и стоит писать, только он один стоит мук и соленого пота… Если в повествовании нет места и вечной правде души, и старым универсальным истинам, то любая самая красивая история есть нечто эфемерное и обреченное забвению, а суть писательства – любовь, честь, жалость, гордость, сочувствие и жертвенность». Литература сама по себе есть основание любой человеческой культуры, и любой писатель должен с уважением относиться к этой ответственности.

У Фрэнка был ангел-хранитель, любой ценой защищавший его самого и его творчество на протяжении почти четырех десятилетий, – Беверли Стюарт Герберт. С ним она провела медовый месяц в шалаше у костра; ради него она ехала с ним в какую-то мексиканскую деревню, где их дети спали в коробке, пока он писал; она уговаривала его бросить литературную поденщину и начать писать о том, что он любил, – и будь что будет. Она обладала каким-то сверхъестественным радаром, улавливавшим фигляров, нахлебников, мошенников и других проходимцев и глупцов, хотя, правда, в этом искусстве Фрэнк не уступал своей жене. Немногим удавалось пройти мимо Бев и познакомиться с Фрэнком. Но она обладала дипломатическим талантом и тактом, позволявшим ей одновременно защитить и Фрэнка, и самолюбие, и собственное достоинство домогавшихся знакомства с ним визитеров. Позже, за кофе и домашними пирогами, наступало время веселых шуток и розыгрышей.

Именно Бев предложила нам вместе написать роман. Она была первым читателем и критиком Фрэнка, и он очень серьезно относился к ее мнению. За ежедневным кофе мы просто ради удовольствия всячески переиначивали фабулу будущего романа. Слушая нас, Бев сказала: «Вы, двое, напишите эту историю и выбросьте ее наконец из головы». Каждый из нас взялся за этот проект по своим особым причинам. Я хотел научиться выдерживать сюжетную линию на протяжении всего длинного романа, Фрэнк же хотел попробовать себя в соавторстве, так как вынашивал планы заняться написанием киносценариев, которые вообще требуют коллективного труда. Мы оба получили то, что хотели, и Фрэнк прокомментировал это со своим обычным остроумием, обозначив этот процесс как «интимный акт сотрудничества двух взрослых людей по обоюдному согласию».

Но не все наше сотрудничество было столь праздничным. Мое соавторство с Фрэнком отмечено и нашей общей печалью. Первый опыт совместной работы начался в то время, когда Бев был поставлен диагноз рака, и я оказался в состоянии временного развода с Фрэнком. Когда Бев боролась с рецидивом своей болезни, мы писали «Эффект Лазаря» (в это же время Фрэнк писал «Белую чуму»), который был опубликован незадолго до ее смерти. Наше сотрудничество в написании «Фактора вознесения» оборвалось со смертью Фрэнка.

Неожиданным приятным следствием нашего опыта соавторства стала совместная работа Фрэнка с сыном Брайаном. Фрэнк не раз говорил о своих надеждах на то, что в какой-нибудь прекрасный день один из его детей пойдет по папиным стопам, и вот Брайан действительно начал писать – с юмористической научной фантастики. Отец и сын вместе работали над «Человеком двух миров», и эта книга помогла Фрэнку оправиться от тяжелого испытания, связанного с болезнью и смертью Бев. Брайан научился тонкому искусству соавторства, работая бок о бок с Фрэнком, и этот последний мог бы теперь гордиться тем, что двойное наследие «Дюны» и писательский ген Гербертов пережил его самого. Брайан и Кевин Дж. Андерсон испытывают от совместной работы приблизительно ту же радость, какую испытывали мы с Фрэнком. Они добавили физическую глубину и обогатили некоторыми социально-политическими деталями величайшее литературное полотно, на котором была вышита «Дюна».

Я дошел приблизительно до середины первого наброска «Фактора вознесения», когда однажды утром услышал по радио, что Фрэнк скончался. Что было типично для него, так это вера в то, что он сумеет преодолеть и этот вызов, как он преодолевал множество других. Также характерно было то, что смерть застала его за написанием рассказа, из которого, как он мне говорил, мог бы получиться нежанровый роман, что-то вроде «Ловца душ». В суете отчаянных попыток спасти жизнь Фрэнку этот рассказ, который он печатал на лэптопе, был утрачен, как были утрачены предсмертные слова Эйнштейна только из-за того, что находившаяся при нем сиделка не знала немецкого языка.

Я вспоминаю Фрэнка всякий раз, когда прикасаюсь к клавиатуре, и надеюсь, что пишу не ниже его высокой писательской планки. В староанглийском языке поэта называли «формовщиком» или «делателем». Фрэнк Герберт был Делателем высочайшей пробы, самым верным другом, какого может пожелать себе человек, – и веселым, находчивым, первоклассным парнем. Всем нам по-прежнему его недостает.