Дальний Восток: иероглиф пространства - Василий Авченко

На самом деле это над Россией, а не над какой-нибудь невеликобританией никогда не заходит солнце. Россия никогда не спит. Жизнь в нашей стране организована подобно корабельному распорядку: когда засыпают москвичи, на вахту заступают дальневосточники. Кто-то всегда бодрствует – нас не застать врасплох.

Есть странная, необъяснимая магия пространства. Человек, покидая пространство страны и родного языка, перестаёт им принадлежать, даже если сам он думает иначе. Родину нельзя унести на подошвах. Невидимые ниточки рвутся, и человек, ещё говоря на родном языке, превращается в иностранца. Голова начинает мыслить иначе, сердце бьётся по-другому. Он, говоря компьютерным сленгом, перепрошивается, даже если сам не замечает изменений, но они происходят – серьёзнейшие и, возможно, необратимые.

Сколь принципиальны наши азиатские соседи: то, что для нас – Южные Курилы, для Японии – исключительно «северные территории»; корейцы, у которых давние обиды на японцев, не признают названия «Японское море» – только «Восточное море Кореи». Чтобы быть последовательными, Жёлтое море они называют Западным морем Кореи, Восточно-Китайское – Южным морем Кореи. Русские куда толерантнее: пусть будет Японское, невзирая на войны, интервенцию, Хасан, Халхин-Гол и «курильский вопрос».

Широта и долгота – всего лишь паспортные данные территорий и акваторий, не учитывающие их индивидуальности. Владивосток лежит на крымской широте, на одной параллели с Сочи и Марселем, но климат здесь не крымский: на него влияют морские течения, якутские воздушные фронты, дыхание Гоби. В своё время обсуждался проект строительства дамбы на Сахалин, которая не только свяжет остров с материком, но и перекроет поступление к приморским берегам холодного охотского течения; тогда-то во Владивостоке и установится крымский климат, сюда сразу же потянутся люди – без всяких дальневосточных гектаров.

Парадокс, но в Евразии климат определяется не столько широтой, сколько долготой: чем восточнее, тем суровее. Это заметил ещё Гончаров, в 1854-м добравшийся на «Палладе» до дальневосточных берегов: «На южном корейском берегу… так холодно, как у нас в это время в Петербурге, тогда как в этой же широте на западе, на Мадере например, в январе прошлого года было жарко». Позже Пржевальский отметит: в Архангельске, лежащем куда севернее Уссури, зима теплее. «Несмотря на довольно южное положение этого края… здешний климат далеко не может сравниться с климатом соответствующих местностей Европы и в общем характеризуется гораздо большею суровостью». В начале ХХ века Арсеньев добавит: «Владивосток, находясь на широте Неаполя, имеет среднюю годовую температуру 5°, соответствующую температуре Лофотенских островов у Норвегии». О том же напишет Нансен в 1913 году: «Хотя Владивосток лежит практически на широте Ниццы и Флоренции… среднегодовая температура… ниже, чем в Кристиании (Осло. – В. А. )».

На западе Евразии, в разных там испаниях, – жара; в Восточной Европе климат умереннее; затем начинается снежная Россия, но и она в своей западной («центральной») части отличается погодой сравнительно мягкой. Дальше идёт Сибирь, о морозах которой сложены легенды. Ещё восточнее – Якутия, полюс холода Оймякон, ледяная Колыма, а ведь это далеко не Заполярье – тот же Магадан лежит на широте Петербурга.

Принято стремиться на юг.

Но случайно ли именно Полярная звезда стала путеводной? Даже идя на юг, ориентируешься по северу. Самолёт из Владивостока в Москву летит не по прямой, не вдоль Транссиба, а по далёким северам, тем самым сокращая расстояние, что отлично видно на глобусе.

Чем дальше на север, тем теплее люди.

Сколько раз нас спасал и ещё спасёт наш Север, который мы проклинаем.

…Люблю разглядывать карты. Всегда открываешь что-то новое, как будто карта при каждом новом взгляде меняется, подобно калейдоскопной картинке.

Хранящаяся у меня карта СССР протёрлась в самом центре, на сгибе. Так выяснилось, что центр нашей страны – Ворогово. Это на Енисее, ниже Красноярска. Москва – давно не центральная Россия: страна разрослась на восток, Москва оказалась на дальнем западе.

Интересно проследить, как расположение столицы влияет на политику. Звучат слова о «развороте на восток», но мы всё равно остаёмся европейской страной, что давно не соответствует ни облику, ни расположению, ни задачам России: столица держит. Есть ощущение, что обе головы нашего орла по-прежнему смотрят на запад – столь же увлечённо, как дети втыкают в гаджеты.

Россия за Уралом – редкие оазисы городов среди горно-таёжной пустыни.

Когда-то периферийная, теперь Сибирь стала настоящей центральной Россией. Это ядерный реактор, родник, стратегический энзэ, хранящий смыслы и понятия. Неслучайно звучат предложения перенести столицу в Сибирь.

Сегодня слово «провинция» предпочитают заменять словом «регионы». Многим кажется, что «провинция» или «периферия» – что-то обидное. Но, во-первых, от использования «регионов» провинция не перестаёт быть провинцией. Во-вторых, не хочется терять старое уютное слово «провинциал» (не «регионалы» же мы). В-третьих, провинциальность бывает разная: одну нужно выдавливать из себя по капле, другую – беречь и культивировать. Эта вторая провинциальность – не пустота, а наполненность.

О существовании Кондопоги мы узнали после межнациональной поножовщины. О существовании Краснокаменска – после отправки туда по этапу зэка Михаила Ходорковского. О существовании Светлогорья – после остановки вольфрамового комбината. О существовании Териберки – после фильма Звягинцева «Левиафан»…

Страна подобна человеку, не подозревающему о наличии того или иного органа, пока этот орган не заболит. Когда болит, забывшаяся страна начинает заново узнавать саму себя, вспоминать о том, что есть в ней и такие места – разные, интересные, замечательные. Что не только в столицах и даже не только в городах живут люди. Что у этих нестоличных людей не только такое же тело, но такая же душа, такие же мысли, чувства.

Раньше за расширение географических представлений отвечала литература. Сегодня она переместилась на периферию, перестав быть полем всеобщего интереса. Кино, оставшись искусством более или менее массовым, слишком привязано к столицам: Владивосток снимают в Севастополе, чукотскую тундру – в сибирской тайге [3 - Кроме шуток, «Исаев» Сергея Урсуляка (2009), «Территория» Александра Мельника (2014). ]. Российское общество знакомят с периферийными территориями информагентства. Чаще всего новости – негативные: таковы законы журналистики. А дальше включается великий и могучий интернет с очередями комментов, шрапнелью лайков и разрывами перепостов. Жаль, конечно, что где-то должно взорваться, чтобы страна узнала о себе, но хоть так…

Между Москвой и Берлином – меньше двух тысяч километров. «Пол-Европы прошагали, пол-Земли…» – а это примерно как от Владивостока до Благовещенска, которые издалека кажутся соседями. К тому же Москва и Берлин связаны заселёнными и густо пронизанными дорогами землями. С учётом реальной преодолимости это расстояние можно снабдить уменьшающим коэффициентом, а на Дальнем Востоке применять повышающий. Но «от Москвы до Берлина» – звучит, а «от Владивостока до Благовещенска» – нет, не звучит.