Год магического мышления - Джоан Дидион

Он хотел бы, сказал он наконец, спросить, не разрешу ли я использовать органы моего мужа.

Множество мыслей промелькнуло в тот момент в моем мозгу. Прежде всего – категорическое “нет”. Одновременно я припомнила, как однажды за ужином Кинтана сообщила, что, обновляя водительские права, она поставила галочку, соглашаясь в случае своей смерти стать донором органов. Она спросила Джона, сделал ли он такой же выбор. Он сказал – нет. Они обсудили это.

Я тогда сменила тему.

Я не могла думать о том, как кто-то из них умрет.

Голос в телефоне все еще что-то говорил. Я думала: если Кинтана умрет сегодня в реанимации в “Бет Изрэил норт”, дойдет и до этого вопроса? И что мне делать тогда? И что мне делать сейчас?

Я услышала, как говорю человеку в телефоне, что наша дочь, моя и мужа, лежит в коме. Услышала, как говорю ему, что не могу принимать подобные решения, когда наша дочь еще даже не знает, что он умер. В тот момент этот ответ казался мне вполне рациональным.

Лишь повесив трубку, я осознала, что мой ответ вовсе не был рациональным. Эта мысль была немедленно (и во благо – отметим мгновенную мобилизацию белого вещества мозга) вытеснена другой: в этом звонке что-то не сходилось. Звонивший спрашивал, станет ли Джон донором, но к тому моменту уже невозможно было бы взять у него жизнеспособные органы. Джон не был подключен к ИВЛ. Он не был на ИВЛ, когда я видела его в том занавешенном отсеке больницы. Он не был на ИВЛ, когда явился священник. Все его органы уже отказали.

Затем я вспомнила другое: кабинет патологоанатома в Майами. Однажды мы с Джоном побывали там вместе, в 1985 или 1986 году. Там был человек из “глазного банка”, он отбирал трупы, у которых можно было взять роговицу. Эти трупы в офисе патологоанатома в Майами не были на ИВЛ. Значит, человек из Больницы Нью-Йорка интересовался лишь роговицей, глазами. Почему же он не сказал об этом прямо? Зачем ввел меня в заблуждение? Что ему стоило позвонить и просто сказать: “его глаза”. Я вынула из коробки в спальне серебряный зажим, который накануне вручил мне соцработник, и проверила водительские права. Глаза: СИ, стояло в правах. Ограничения: коррекционные линзы.

Зачем же звонить и не говорить прямо, чего ты хочешь?

Его глаза. Его синие глаза. Синие с ослабленным зрением глаза.

        Как Вам Ваш синеглазый

        Мальчик

        Леди Смерть? [17 - Э. Э. Каммингс “Баффало Билл”. Пер. В. Емелина. ]

В то утро я не могла припомнить, кто написал эти строки. Я думала, это Э. Э. Каммингс, но не была уверена. Книги Каммингса у меня под рукой не было, но на полочке поэзии в спальне отыскалась поэтическая антология, старая хрестоматия Джона, изданная в 1949 году, когда он учился в “Портсмут прайори”, бенедиктинском интернате под Ньюпортом, куда его отправили после смерти отца.

(Смерть его отца: внезапная, от сердца, в пятьдесят с небольшим лет. Мне следовало внять этому предостережению. )

Каждый раз, когда мы оказывались поблизости от Ньюпорта, Джон возил меня в Портсмут послушать григорианское пение на мессе. Оно его трогало. На титульном листе антологии было надписано имя “Данн”, мелким аккуратным почерком, и тем же почерком, синими чернилами – синими чернилами перьевой ручки – добавлены вопросы для читающего книгу ученика: 1) каков смысл стихотворения и какое переживание оно передает? 2) к какой мысли или к какому чувству подводит нас это переживание? 3) какое настроение, какую эмоцию пробуждает или создает стихотворение в целом? Я вернула книгу на полку. Пройдет несколько месяцев, прежде чем я спохвачусь и удостоверюсь, что эти строки действительно принадлежат Э. Э. Каммингсу. Также понадобится несколько месяцев, чтобы я осознала: гнев, вызванный этим непредставившимся человеком из Больницы Нью-Йорка, отражал еще одну версию примитивного страха – ту, которую не пробудил во мне вопрос об аутопсии.

Каково значение и какое переживание оно передает?

К какой мысли или к какому чувству подводит нас это переживание?

Как же он вернется, если у него заберут органы, как же он вернется, если у него не будет обуви?

4

На самых поверхностных уровнях я сохраняла рациональность. Стороннему наблюдателю показалось бы, что я вполне понимаю необратимость факта смерти. Я согласовала вскрытие. Назначила кремацию. Я договорилась, чтобы прах собрали и перенесли в собор Иоанна Богослова и там, когда Кинтана придет в себя и оправится настолько, что сможет при этом присутствовать, его поместят в часовне чуть в стороне от главного алтаря, там же, где брат и я поместили прах нашей матери. Я договорилась и о том, чтобы мраморную доску с ее именем сняли и сделали новую надпись, добавив имя Джона. И наконец, 23 марта, почти через три месяца после его смерти, я пронаблюдала за тем, как его прах поместили в стене, вернули на место мраморную доску и отслужили заупокойную службу. С григорианским песнопением – ради Джона. Кинтана просила исполнять псалмы на латыни. Джон попросил бы о том же.

Зов одинокой трубы взмывал ввысь.

Присутствовали католический священник и священник епископальной церкви.

Кэлвин Триллин [18 - Кэлвин Триллин (род. 1935) – актер, сценарист. ] произнес речь, Дэвид Халберстам [19 - Дэвид Халберстам (1934–2007) – писатель, журналист и историк. ] произнес речь. Ближайшая подруга Кинтаны Сьюзен Трейлор [20 - Сьюзан Трейлор – киноактриса и продюсер, дочь актера Уильяма Трейлора, жена актера Джесса Дилана. ] произнесла речь. Сузанна Мур [21 - Сузанна Мур (род. 1945) – актриса, сценарист. ] прочла отрывок из “Ист Коукер”, то место – “Ибо слова подчиняются лишь тогда, Когда выражаешь ненужное, или приходят на помощь, Когда не нужно” [22 - Вторая часть цикла “Четыре квартета” Томаса Элиота. Перевод А. Сергеева. ]. Ник прочел элегию Катулла на смерть брата. Кинтана – все еще слабая, но голос ее не дрогнул, – стоя в черном платье в том же соборе, где за восемь месяцев до того венчалась, прочла стихи, посвященные отцу.

Я сделала все это. Признала, что он мертв. Признала самым публичным способом, какой только могла изобрести.

Но мои мысли и в тот момент оставались подозрительно пластичными. За ужином в конце весны или в начале лета я познакомилась с выдающимся богословом, университетским ученым. Кто-то за столом заговорил о вере. Богослов ответил, что ритуал сам по себе является формой веры. Я отреагировала – молча, категорически отрицательно, с яростью, которая удивила даже меня саму. Потом я осознала, какова была моя первая мысль: но я же соблюла ритуал. Я соблюла все. Отпевание в соборе Иоанна Богослова, псалмы на латыни, католический священник, епископальный священник.