Вторая жизнь Уве - Фредрик Бакман

Уве закатывает глаза.

– Уве! – строго, как школьная училка, одергивает его Парване.

Уве округляет глаза. Парване отвечает ему тем же.

– Кончай вредничать, – требует она.

– Блин, да кто вредничает? !

Она не сводит с него глаз. Уве ворчит, хочет вернуться в дом, становится в дверях. Все, довольно, сыт по горло. Хотел всего лишь тихо-мирно повеситься. Неужто эти олухи не могут проявить элементарного уважения?

Парване ободряюще обнимает Аниту за плечи.

– Уве вам обязательно поможет с батареей.

– Ох, Уве, ты бы меня так выручил! – просияв, отвечает жена Руне.

Уве, руки в карманах, ковыряет мыском шлепанца отошедший край пленки.

– А мужик-то твой сам этого не может, что ли? В своем собственном доме?

Анита печально покачивает головой:

– Нет. Руне в последнее время очень болеет. Говорят, вроде Альцгеймер. Он, ну понимаешь, ему уже такое больше не потянуть. И вообще он в инвалидном кресле теперь. Тяжеловато, конечно.

Уве кивает, словно припоминая. Словно жена ему тысячу раз об этом говорила, а он всякий раз умудрялся забывать.

– Ну да, ну да, – произносит он нетерпеливо.

Парване впивается в него взглядом:

– Возьми себя в руки, Уве!

Уве стремительно взглядывает на нее, словно собравшись ответить, но затем опускает глаза.

– Ты ведь можешь сходить к ней и продать батарею, это же не так уж трудно? – Парване решительно скрестила руки над животом.

Уве качает головой:

– Батарею не продать, а проду-у-уть надо… ос-споди.

Он окидывает взглядом всех троих:

– Вы что, никогда батарей не продували?

– Нет, – невозмутимо ответствует Парване.

Жена Руне смотрит на увальня с некоторой опаской.

– Понятия не имею, о чем они толкуют, – преспокойно отвечает увалень.

Жена Руне обреченно кивает. Снова смотрит на Уве:

– Если только тебя не затруднит, Уве, ты так бы меня выручил…

Уве стоит упершись взглядом в порог.

– Раньше надо было думать, когда путч в товариществе затевали, – отвечает Уве так глухо, что слова вылетают будто сами собой между чередой деликатных покашливаний.

– А? – недоумевает Парване.

Анита, тоже кашлянув, оправдывается:

– Уве, дорогой, бог с тобой, ну какой там путч? ..

– Самый натуральный, – упрямится Уве.

Жена Руне грустно улыбается Парване:

– Понимаете, Руне и Уве не всегда находили общий язык. До болезни Руне был председателем нашего жилищного кооператива. А до Руне председателем был Уве. А как выбрали председателем Руне, тут между ними и пошел разлад.

Уве вскидывает на нее взгляд и указует праведным перстом:

– Путч! Форменный путч!

Анита кивает Парване:

– Да, так вот, перед собранием Руне собрал подписи в поддержку своего предложения о замене отопительной системы во всех домах. А Уве решил…

– А много он смыслит в отопительной системе, твой Руне? Ни бельмеса! – нападает на нее Уве, но, перехватив взгляд Парване, воздерживается от дальнейшего натиска.

Анита соглашается:

– Да, да, ты все верно говоришь, Уве. Но Руне ведь сейчас так болен… что это все не так уж и важно.

Нижняя губа ее дрожит.

Справившись с собой, Анита гордо вскидывает голову, откашливается.

– Из социальной службы приходили. Сказали, что заберут его у меня, что поместят в дом престарелых, – вырывается у нее.

Сунув руки в карманы, Уве решительно скрывается за порогом. Все, мочи нет слушать такое.

Увалень тем временем придумал, на что перевести разговор, дабы разрядить обстановку. Он показывает на пол в прихожей Уве:

– А это чё такое?

Уве глядит на пол – как раз туда, где оторвалась пленка.

– Следы какие-то, вроде как от колес… Вы что, на велике по дому катаетесь? – недоумевает увалень.

Парване пристально следит за Уве, замечает, как он чуть попятился, пытаясь заслонить собой следы.

– Нет там ничего.

– Да вот же они, – удивляется увалень.

– Это жена его, Соня, она… – дружелюбно перебивает Анита, но едва успевает произнести это имя, как Уве обрывает ее – резко разворачивается, глаза бешеные:

– Молчи! ЗАТКНИСЬ!

Все четверо смолкают, потрясенные. Уве уходит, трясущимися руками захлопнув дверь. Из-за двери слышно, как Парване своим ласковым голосом интересуется у Аниты «в чем дело». Слышно, что Анита нервничает, подбирая слова, как наконец выдавливает: «Э, да так, ерунда, пойду-ка я домой. Это он из-за жены… она… да ладно, ничего… Болтлива я стала на старости лет…»

Уве слышит, как натужно смеется Анита. Слышит, как семенит восвояси, как стихает ее шарканье за углом сарая. Постояв немного, уходят и беременная соседка с увальнем.

В прихожей Уве остается только тишина.

Уве падает на табуретку, тяжело дышит. Руки трясутся, точно он угодил в прорубь. Сердце зашлось. Последнее время пошаливать стало. Уве судорожно хватает воздух ртом, точно рыба из опрокинутого аквариума. Путейский доктор сказал, что это хроническое, главное, мол, не волноваться. Ему легко говорить.

«На заслуженный отдых, – сказало ему начальство. – Тем более порок сердца и все такое». Сказали, дают ему досрочную пенсию. А по Уве, так лучше б прямо сказали: «Списываем тебя в утиль». Треть века на одном месте, а тут нате – так вот низвести: «порок», понимаешь.

Уве не помнит, сколько просидел на табуретке с дрелью в руке, сердце зашлось, кровь загудела в висках. Рядом с парадной дверью висит фотокарточка – на ней Уве и жена. Соня. Снимок скоро сорок лет как сделан. В Испанию когда на автобусе ездили. Соня в красном сарафане, загорелая, счастливая. Рядом Уве, держит ее за руку. Проходит час, не меньше, а Уве все смотрит и не может оторвать глаз от фотографии. Вот по чему он тоскует больше всего на свете, вот чего страстно желал бы. Держать Соню за руку. Как она вкладывала свой указательный пальчик в его ладонь, словно в пенал. И когда делала так, чувствовал Уве, что нет в этом мире ничего невозможного. Вот чего ему так недоставало, больше всего на свете.