Отпуск на тот свет - Анна Литвинова

* * *

Пассажир держался за Таню мертвой хваткой. Его голова почти загораживала ей обзор. Как бы все верно рассчитать и попасть точно на поляну, а не грохнуться вместо этого на какую-нибудь елку…

Пассажир выглядел спокойным. Тане, которая превратилась в комок нервов, казался поразительным его абсолютно бесстрастный вид. Выпрыгнул из самолета, причем без парашюта. Чудом спасся. И теперь спокойно висит, обхватив ее руками и ногами. Вертит головой по сторонам.

Центр тяжести у них двоих иной, чем был бы у нее одной. При приземлении она завалится на него. Поэтому она сказала: «Метрах в трех от земли отцепишься от меня. По моей команде! »

– Только не дай команду на тридцать метров раньше.

* * *

Вот она, поляна! Прямо под ним. А у него еще чертова куча высоты. И что теперь делать? Дима тормозил вовсю – до упора натягивал передние свободные концы. Но его все равно неумолимо относило от поляны на лес. Он стремительно несся навстречу огромным елкам. Закрыть глаза, обхватить лицо руками? Ну нет! Дима с треском врезался в крону дерева и схватился руками за ствол. Его накрыло куполом парашюта. Он ободрал лицо и руки. Но остался жив! И оказался на земле.

Почти на земле – ель была высотой с пятиэтажный дом.

* * *

Когда Таня попадала в непростые ситуации, она часто делала глупости. Например, если на экзамене ей выпадал «несчастливый» билет, она начинала отыскивать «шпоры», бомбить однокурсников записками о помощи и вообще вела себя так нервно, что преподаватель сразу понимал – студентка не готова. И она с трудом вытягивала на трояк.

Но парашютный спорт, которым Таня занималась уже четыре года, во многом изменил ее характер. Да, она и сейчас нервничала. Но только в том случае, если ситуация, в которую ей приходилось попадать, была всего лишь непростой. Если же речь шла о жизни и смерти, если ситуация выпадала критическая, она способна была мобилизовать все свои силы – для того, чтобы победить. Точнее, чтобы выжить.

«Интересно, что скажут на аэродроме, узнав, что я выпрыгнула из рейсового самолета и прихватила с собой пассажира? » – подумала Таня. Интересная все-таки штука человеческий мозг. Ей надо сконцентрировать все силы для того, чтоб благополучно приземлиться на крошечную полянку, а она думает о… Черт-те о чем она думает.

– Держись крепче! – крикнула она, развернулась против ветра и стремительно пошла на посадку. Расчет оказался верным. Таня приземлилась в двух метрах от непролазного леса.

* * *

Первые несколько секунд они с пассажиром лежали молча. Тане хотелось завизжать, затопать ногами, забиться в истерике – наступила реакция от всего пережитого. Она изо всех сил сдерживалась, просто лежала на холодной земле, крепко зажмурив глаза.

Пассажир отодвинул в сторону купол парашюта и прижал Таню к себе:

– Ты моя храбрая девочка! Ты все сделала гениально!

И Таня прижалась к его прокуренной рубашке и горько заплакала.

Воскресенье, 20 сентября. День

Борис Петрович расслаблялся. Воскресенье. Солнечный день. Желтые, зеленые, красные деревья. Прозрачный осенний воздух. Он сидел на веранде своей дачи в любимом кресле, вытянув ноги на заботливо поставленную Людмилой табуреточку.

С утра он выкушал стакан апельсинового сока, потом поплескался в своем бассейне. Затем плотно позавтракал: бутерброды с икрой, омлет с сыром, кусок шоколадного торта. Милка – умница, услужлива и хорошо готовит.

Принял три рюмочки чистейшей охлажденной водочки – надо же выгнать вчерашний хмель. Потом выпил две чашки натурального кофе – из настоящей джезвы, а не растворимой бурды. К черту все диеты. К черту заботу о здоровье. Зато сейчас он сидит сытый, усталый, полусонный.

Борис Петрович затянулся сигаретой – ему их привозили прямо из Штатов, это не то польско-болгарско-кишиневское дерьмо, что продают у нас. Жизнь хороша… Но что-то мешало БП расслабиться вовсю. Какая-то червоточинка саднила в нем, слегка отравляя воскресный кайф. Что это, подумал он по привычке разбираться во всем, в том числе и в себе самом, до последней точки. У него утром не встал, несмотря на все усилия Милки? Да. Неприятно. И ведь это – уже второй месяц. И не только с Милкой, с другими блядями тоже. Но в конце концов ему за пятьдесят, у него в жизни другие радости и интересы. Однако все равно надо позвонить Сашке, взять курс этой лазерной-херазерной терапии. «Или все равно в конце месяца буду на Мертвом море. Там, говорят, климат такой, что стоит как из пушки. Покуролесим там с Рубинчиком. Там девочки чудо как хороши. Длинноногие, худенькие, сисястые. Устроят нам с Рубинчиком групповую терапию».

Но нет, понял БП, отнюдь не временное «нестояние» чуть отравляло ему воскресную расслабуху. Другое. Суслик так до сих пор и не позвонил. А время-то половина второго. Он уже час, как должен был встретить товар. Чего он там телится? Говорено же было: сразу отзвонить. Какие бестолочи все кругом. Чушки и бакланы. Хорошо, когда так, а если, как это у них говорится, барабоны?

БП взял один из мобильных телефонов, лежащих рядом на антикварном столике карельской березы. Сердито набрал номер.

– Ну? ! – гаркнул в трубку, когда ответили.

– Рейс задерживается, – быстро просвистел Суслик.

– Что там с ним еще?

– Говорят, технические причины.

– Быстро узнай, что да почему. Отзвонишь мне через полчаса.

Какие еще «технические причины»? Улетели они по расписанию. Погода на всей европейской территории бывшего, ети его мать, СССР – классная.

Конечно, все может быть. С нашим Аэрофлотом – тем более. Не «Люфтганза» же. Но какого хрена именно с этим рейсом? !

БП мгновенно сбросил с себя полудрему. Тело и мозги напряглись. Захотелось действовать, но он осадил сам себя, дал время Суслику узнать хоть что-то.

Адреналин, выбросившийся в кровь, потребовал движения. БП резко встал, сгреб мобильные телефоны и пейджер, вышел с террасы, хлопнув дверью, и быстро зашагал по усыпанной желто-красными листьями асфальтовой дорожке.

* * *

– Еще, еще, еще, еще! – кричала она, вонзая в спину капитану Петренко свои острые коготки.

И тут затрещал пейджер.

Надо отдать должное капитану: лишь после того, как Ольга хрипло закричала и откинулась в изнеможении, он финишировал сам и взял с прикроватной тумбочки ненавистный аппарат.