В Питер вернутся не все - Анна Литвинова

Полуянов знал Эльмиру с детства, после культовой экранизации «Учителя танцев» был даже слегка влюблен в нее. Но сейчас вид женщины, безнадежно постаревшей и уже не способной вызвать в тебе более пылкого чувства, кроме восхищения талантом, вызывал горечь.

– Я вам не говорил, Эльмира Мироновна, – начал Полуянов во здравие, – потому что просто постеснялся к вам подойти и потревожить, но вы на съемках были великолепны.

Журналист не кривил душой. Эпизоды, в которых снималась Царева, и впрямь впечатлили журналиста. Небольшая роль (у Марьяны и то больше), а какая работа над собой! Вот что значит старая школа! И если многие нынешние артисты, даже звезды, роли свои особо и не учили, полагались на импровизацию на площадке, на суфлера и последующую озвучку, великая Эльмира прибыла на съемочную площадку со своими листочками сценария, которые были все исчерканы: где поднять голос, где понизить, в каком месте с какой интонацией произносить фразы, как отыгрывать реплики партнеров. И еще она попросила для начала порепетировать. А когда Прокопенко страшно вежливо, с шуточками-прибауточками, но все же ей отказал, звезда советского кино скромненько уселась в уголке и взялась снова непрерывно, раз за разом перечитывать свою роль, проговаривая ее про себя и делая на листке сценария все новые пометки.

Зато когда прозвучала команда «Мотор! », Эльмира преобразилась. Без специального грима и костюма она в мгновение ока превратилась из мудрой актрисы из старомосковской аристократической семьи, каковой являлась, в простую продавщицу – растрепанную, неумную, базарную. И отыграла свою сцену с блеском. Да и своих партнеров, Волочковскую с Кряжиным, невольно подтянула: у тех хоть глаза зажглись, они в кои-то веки на площадке заиграли в полную силу. Казалось, даже стали получать от своей игры удовольствие. А когда режиссер бросил: «Стоп! Снято! » – раздались аплодисменты. Хлопали технические работники, осветители, операторы, массовка и даже не занятые в эпизоде коллеги. Дима аплодисменты на площадке слышал впервые. Как впервые не стали даже снимать (хотя бы на всякий случай! ) второй дубль. А Прокопенко публично расцеловал пожилую актрису и прилюдно изрек:

– Вот, господа, у кого вы все должны учиться! И мастерству, и отношению к профессии!

…Судя по всему, у Царевой не имелось ни малейших причин убивать режиссера, и потому с ней Полуянов чувствовал себя совершенно свободно. Когда он высказал витиеватый, однако искренний комплимент ее актерскому мастерству, глаза у старушки зажглись и она своим звучным голосом пророкотала:

– Благодарю вас, молодой человек! Однако, – продолжила лукаво, – я никогда не поверю, что вы явились ко мне в четыре часа ночи для того, чтобы выказать восхищение моей игрой. Будь я лет на —дцать моложе, я бы не сомневалась в истинной причине вашего прихода. Но вы вряд ли геронтофил…

Дима смущенно улыбнулся: типа, увы, нет.

– А жалко… – артистка мило и кокетливо улыбнулась: мол, в каждой шутке есть доля правды. И напрямик спросила: – Так с чем пожаловали вы ко мне, уважаемый автор?

И Дима тоже без обиняков брякнул:

– Хочу поговорить с вами об убийстве Прокопенко.

Глаза актрисы стали влажными.

– Ах, Вадюша… – надтреснутым голосом проговорила она. – Подобной смерти он никак не заслужил…

– Вот я и хочу во всем разобраться, – поддакнул репортер.

– Но зачем вам это, Дима?

С Царевой журналист решил не лукавить – никто не чувствует чужой наигрыш и чужую фальшь острее, чем актеры.

– Понимаете, Эльмира Мироновна, – промолвил он с чувством, – я начинал учиться профессии еще в советские времена. И мне на журфаке вдолбили, что настоящий профессионал должен уметь в своих материалах отвечать не только на вопросы «что? », «где? » и «когда? », но и на самый главный: «почему? ».

– Вам не дают покоя, – прозорливо заметила народная артистка, – лавры того выдуманного журналиста… как его бишь звали… Ах да, Флетч! Его романы в свое время печатал журнал «Смена»…

– Я тоже люблю Флетча, – согласился Дима, – но никогда не собирался с ним тягаться. Просто стараюсь делать свою работу.

– Ну что ж, спрашивайте – раз пришли ко мне только за этим.

Полуянов вздохнул и опять начал с «заезда» – лишний комплимент в разговоре с женщиной, особенно третьего возраста, никогда не помешает.

– У вас, Эльмира Мироновна, острый ум и наблюдательные глаза…

– И уже никуда не годное тело, – подала реплику «в сторону» актриса. – Впрочем, не обращайте внимания, продолжайте…

– Может быть, вы вчера увидели что-то важное, странное, необычное? Может, услышали какую-то ссору? Или просто разговор?

– А почему вы меня не спрашиваете о том, где я находилась в момент убийства?

– Потому что вас об этом уже спросил милиционер.

– А вам лично – не интересно?

– Нет, отчего же, любопытно…

– Так вот: я спала в своем купе. К сожалению, – самоироничная улыбка тронула уста Царевой, – совсем одна. Я приняла полтаблетки снотворного – увы, с некоторых пор мне плохо спится в поездах – и как провалилась. Ничего не видела, ничего не слышала. Поэтому из меня никудышный свидетель.

– Я вот все думаю, почему убийство произошло именно в поезде? – решил Полуянов играть совсем уж открытыми картами. – Почему преступник не мог подождать до Москвы? Отчего он так спешил?

Следующая реплика актрисы прозвучала для журналиста совсем уж громом среди ясного неба.

– Может быть, – лукавая улыбка тронула губы женщины, – убийство произошло именно здесь потому, что преступник и жертва встретились друг с другом только в вагоне?

– Что вы имеете в виду? – пробормотал Полуянов.

– А вы не слишком наблюдательны, молодой человек. При том, что находились совсем рядом.

– Не понял…

– Мы же вместе садились в поезд на Московском вокзале.

– Да, и что?

– Вспоминайте, вспоминайте!

Журналист наморщил лоб. Они входят в вагон… Проводница проверяет билеты… Она, похоже, узнает в лицо артистов: великана Кряжина, красотку Волочковскую, величественную Цареву… Улыбается им и даже, кажется, расцеловывается с народной артисткой… А Прокопенко, похоже, задет тем, что его не узнали. Да, воистину, у режиссеров имеется еще одна профессиональная деформация: они относятся к актерам с высокомерной обидой. Как же! Режиссеры-то считают себя самыми главными в кино (и, похоже, правы) – однако вся слава достается пустоголовым артистам. И вот Прокопенко на перроне начинает метать бисер перед проводницей: мол, едут с вами не простые пассажиры, а киношники, я режиссер такой-то… Но железнодорожница, кажется, особо не реагирует на его рулады…