Ныряльщица за жемчугом - Анна Литвинова

Остальные остались в коридоре.

– Вы только гляньте! У них самих – и нормально все! – гневно выкрикнула одна из старух.

– Стоит, улыбается – будто ничего не случилось! У, глаза бесстыжие! – тут же подхватила вторая.

– Не то что у нас. Карфаген, руины! – трагически проговорил лысый дядечка.

Слесарь же, высунувшись из туалета, возвестил радостным тоном:

– Труба у них нештатная, так что ДЭЗ ответственности не несет! – И с деловым видом повернулся к Полуянову: – Гостей столицы нанимал менять? Ну, дурак!

– Да, парень, – вздохнул участковый, – похоже, ты на большие деньги попал. Три квартиры затоплены. У жильцов под вами с потолка аж хлестало – до тех пор, пока во всем доме воду не перекрыли. А у них – свежий евроремонт.

Ох, как же хотелось Полуянову заорать, что он не имеет никакого отношения к этим трубам. И к этой квартире. И еще – он страшно голоден. И устал. И жаль ему не чужого евроремонта, и даже не Надькиного паркета, а раритетного Пушкина… И вообще, пошли все отсюда прочь! Он не приспособлен к хозяйственным делам, Надька придет – с ней и ругайтесь.

Но только, увы, он был главой семьи, мужчиной, и разбираться с внезапно нагрянувшей проблемой предстояло именно ему.

Полуянов распахнул дверь, голый по пояс и с бутербродом в руке. Надя первым делом отметила, что на пол летят крошки – и лишь во вторую очередь разглядела страшно вспучившийся паркет и отставшие обои.

– Что ты здесь натворил? – ахнула она.

Димка не ответил. Хозяйским жестом притянул ее к себе, чмокнул в щеку и лишь потом беспечно произнес:

– А, ерунда. Был небольшой потоп. Но я все уже убрал.

Митрофанова обвела свои владения растерянным взглядом. Прищурилась на некогда ослепительно-белый пуфик – теперь он был весь в потеках. Когда перевела взгляд на Полуянова, глаза ее метали молнии:

– Ты уходил после меня. Забыл закрыть кран? !

– Ну, ничего себе! Я тут мечусь как белка, устраняю последствия, а ты сразу с наездами! Все я закрыл! Это твою трубу прорвало. – И, не удержавшись, укорил: – Ту самую трубу, что тебе гастарбайтеры поставили. Говорил же, не связывайся с ними! Я бы сам все сделал!

– Когда? Когда бы ты сделал? К чемпионату мира по футболу? Восемнадцатого года?

– Да ладно, – попытался пошутить Дима, – к следующему чемпионату Европы все бы было готово!

– Теперь весь паркет надо перестилать! И обои переклеивать! – зашипела Надя. Бросившись в кухню, выкрикнула оттуда жалобно: – И гарнитур новый покупать!

– Ну и ладно, все равно давно пора было ремонт делать, – беспечно отозвался Полуянов. – Теперь хотя бы повод появился.

– Да? А кто будет заниматься всем этим? И где деньги брать? ! – продолжала бушевать Митрофанова.

А ведь он еще не сказал ей, что соседи – из трех квартир снизу – собрались им иски предъявлять за испорченное имущество.

– Что ты, Дима, за человек! – плачущим голосом продолжала подруга. – Думаешь, самый гений, да? Я, мол, сижу, творю, а все остальные – пусть за мной конюшни расчищают?

– Какие еще конюшни?

– Авгиевы, – отрезала Надя. – Но теперь все, хватит! Надоело! И клубнику из своей квартиры сам выноси! Как знаешь!

– Чего выносить? – удивленно вскинул брови Полуянов.

А Надюха – бессильно опустилась по стеночке и отчаянно разрыдалась.

Ох уж эти женщины! Подумаешь, квартиру залило! Событие – в сравнении с ежедневной лентой новостей – скучнейшее, заурядное. А она рыдает, будто умер у нее кто-то.

Как же она любила Полуянова! Когда-то. Но сейчас не просто выгнать его была готова, но даже убить. Собственными руками. Обломком той самой трубы, которую она умоляла починить как минимум в течение года. Но нет, у Димки постоянно творческий поиск, командировки. А когда вдруг свободное время выпадет, все равно он не снизойдет до каких-то проржавевших коммуникаций.

Надя на своей работе в научной библиотеке давно привыкла к отрешенным творцам, настолько не от мира сего, что не умели мобильными телефонами пользоваться и могли в читальный зал в пижамных брюках явиться – потому что над монографией задумались и забыли одеться. Но дело в том, что ее-то саму никогда не привлекала участь сиделки при гении. В Димке она полюбила в первую очередь защитника. Мужчину. Надежду, опору. И Полуянов, худо-бедно, с ролью главы семейства справлялся. Пусть без «золотых гор», но их ячейку общества обеспечивал. И хулиганов, когда Димочка рядом, можно было не бояться. И ухаживать он умел. И в ванну с шампанским однажды ее затащил. И весело с ним. Но вот его беспомощность в быту Надю просто бесила. Димкина ведь вина – ничья больше! – что трубу прорвало. Да и сейчас что он в квартире натворил? ! Как можно собирать грязную воду наволочкой и сливать помои в кастрюлю? ! И как ей в связке со столь безответственным товарищем теперь делать ремонт? !

– Ты паркет когда-нибудь настилал? – буркнула Надежда.

– Я? ! – изумился Полуянов.

– Ясно. А обои клеил?

– Клеем мазал. Давно, еще в школе, – задумавшись, вспомнил он. – Мама припахала. Но они отваливались все время, и она сказала, что сама доделает.

– Ничего, – отрезала Митрофанова, – научишься.

– Ой! – отмахнулся Дима. – Любишь ты, Надюха, из мухи слона раздувать! Подумаешь, беда! Зачем самому-то клеить? Найдем специально обученных людей, они все сделают.

– Трубы нам уже сделали!

– Ну, это ведь ты выбирала водопроводчиков.

Она не сразу нашлась, чем ответить на подобную наглость. Но Димка ответа и не ждал. Вместо этого проговорил деловито:

– Лучше ужин разогрей. И не терзай больше мой слух хозяйственными проблемами.

Надя почувствовала, что пунцовеет, но продолжить скандал не успела. Полуянов нахально обнял ее, прижал к стене и жадно прошептал в ухо:

– Лучше давай начнем с любви! Секс на развалинах, класс!

Она повырывалась пару секунд, а потом прильнула к нему, прижалась всем телом.

Даже Родион – и тот посмотрел с укором.

А Надя таяла в Димкиных объятиях – в разгромленной квартире, на пропитавшемся влагой ковре – понимала, что сейчас абсолютно счастлива.

…Когда все закончилось и Полуянов с деланым возмущением произнес: «Ты мне ужин наконец разогреешь? », она с задумчивым видом сказала:

– Когда симпатия, тебе в человеке нравится внешность. Когда нравится еще и характер – это влюбленность. А когда непонятно за что любишь – это и есть настоящее чувство… от которого крышу срывает.

– Ох, Надька, приятно слышать! Ты говори, говори еще! – расплылся в улыбке Дима.

– И еще я очень хочу от тебя ребенка. Такого же несносного, бестолкового и… и любимого. – Митрофанова, расчувствовавшись, всхлипнула и виновато взглянула на Димку. Если она заикалась о детях, тот сразу мрачнел, замыкался в себе.

Вот и сейчас он досадливо пробормотал: