Сомнамбула - Антон Чиж

– Если чего-то желаете, дайте знать. Поправляйтесь, мадам, – сказал Охчинский и чуть не вытолкал коллегу в коридор, где раскрыл лечебный лист. – Семен Францевич, это как понимать? Что ей давали?

Садальский пробормотал что-то невнятное.

– Простите, не понимаю. Что мямлите?

– Строго по вашему назначению, Константин Владимирович…

Действительно, записи вечернего и утреннего приема лекарств выполняли точно по назначенному ординатором лечению.

– Тогда откуда такой эффект? – спросил он.

Младший доктор странно замялся.

– Так ведь вы же сами…

– Что я сам? – не сдержав раздражения, повысил голос Охчинский.

Окончательно припертый к стенке, Садальский сообщил, что сегодня утром, еще до обхода отделения, господин Охчинский прошел вместе с посетителем в палату Иртемьевой и потребовал никому не входить. Примерно через полчаса вышел оттуда и вернулся в ординаторскую. Когда Садальский заглянул в палату, мадам сидела, завернувшись в одеяло. Как на обходе.

Охчинский знал, что психиатрия довольно тонкая наука. Не заметишь, как окажешься на другой стороне койки и начнут лечить тебя. Но тут никаких сомнений: у младшего доктора случилось внезапное помутнение.

– Посетитель? Да еще и со мной вместе? Откуда ему взяться? Да вы бредите! – не слишком научно закончил он.

Кричать на себя Садальский позволял только несчастным, то есть больным, и жене. Спускать ординатору подобное хамство он не собирался.

– Извольте сменить тон, господин Охчинский, – заявил он. – Я вам не лакей, чтобы терпеть выволочку. Говорю, что наблюдал лично: вы провели посетителя в палату…

Видя решительный настрой младшего доктора, ординатор растерялся. И испугался. Быть может, с ним случился провал в памяти, если не помнит, что произошло буквально час назад. Плохо дело, пора в отпуск.

Резко сменив тон и принеся искренние извинения, Охчинский сослался на усталость. Садальский извинения принял.

– Я ведь испытал зависть, – продолжил он. – Хотел одним глазком подсмотреть, как работает профессор Тихомиров.

Тут Охчинский испугался не на шутку: если не помнит, что был вместе со своим великим учителем и светилом психиатрии, дело совсем худо.

– Да, профессор Тихомиров, – не слишком уверенно сказал он. – Поздоровались?

– Нет, к сожалению. Хотел выразить профессору свое почтение, но лично его не видел. Так, мельком, со спины. Вы сказали, что профессор хочет оставить этот визит без лишней огласки.

– Да-да, именно так, без огласки, – согласился Охчинский. – Он хотел опробовать новую методику лечения, я не мог отказать своему учителю, как понимаете… И каков результат… Прошу оставить этот инцидент между нами.

Садальский, разумеется, обещал. Младший доктор жалел, что не посчастливилось ему ознакомиться с новым методом профессора Тихомирова.

16

Дом на Екатерининском канале

Ветер надувал тучи свинцовой тяжестью и выжимал капли дождя. Ветер откидывал поднятый верх у пролеток и гнал озябших лошаденок. Ветер очистил гранитную лестницу от мокрых следов. Ничего не напоминало о том, что городовые подняли и перетащили в санитарную карету тело, укрытое простыней. На посту остался Ермыкин, который выхаживал и посматривал, будто мог объявиться новый утопленник. Он по-свойски кивнул Ванзарову, дескать, бдим, и пошел обходом. А чиновник полиции поднялся на третий этаж дома и покрутил ручку звонка. Из квартиры раздался знакомый вой, как от пароходного гудка.

Последний раз он был здесь дней шесть назад и не думал, что вернется снова. Строить предположения или планы – лучший способ рассмешить богов, как узнали на горьком опыте древние греки, о чем стали писать трагедии и даже показывать их в театрах.

Дверь открыла горничная. Преображение случилось разительное. В ней не осталась игривого кокетства. Исчезла прическа черных волнующих кудрей, волосы были туго собраны на затылке, как у домашней учительницы. А лицо ее несло отпечаток пережитого горя, она не стеснялась покрасневших глаз. Даже просторную блузу, у которой на месте выреза красовались полосы тельняшки, теперь сменило черное платье с белым фартуком и коронкой.

Ванзаров галантно приподнял шляпу.

– Мадемуазель Муртазина, вы позволите? – сказал он, нарочно не поминая романтическое имя, которым она представлялась раньше.

– Господин Ванзаров… Простите, сейчас не вовремя. Мадам Рейсторм спит.

– Обещали ведь не поить ее каплями опиума.

– Без них она пребывает в беспокойстве. Прошу простить.

Ванзаров сунул ногу в проем, не давая двери закрыться.

– Вы не слишком радушны, – сказал Ванзаров, подпирая дверь плечом. – Не посмею беспокоить сны мадам. Я к вам.

– Ко мне? – спросила горничная с таким изумлением, будто получила предложение руки и сердца. – Но ведь все кончено. Чего вы хотите?

– Там, где одно кончилось, другое только начинается, как гласит закон цикличного возвращения, – философски ответил чиновник сыска. – Если не желаете приглашать в дом, накиньте платок, на лестнице холодно.

Поколебавшись, горничная отошла в сторону.

Оставив пальто и шляпу в прихожей, Ванзаров вошел в знакомую гостиную. Здесь все было по-прежнему. Вдова капитана 1-го ранга, заработавшая кличку мадам Пират за то, что не давала покоя приставу Вильчевскому, превратила квартиру в подобие корабля в память о покойном муже. С потолка свешивались канаты, веревочная лестница и гирлянды треугольных флажков. Стены были густо увешаны фотографиями морских офицеров, кораблей и портов. Большой книжный шкаф превратился в выставку корабельных приборов. Хозяйка этого редкостного музея дремала на своем капитанском мостике. Уронив голову на грудь, пожилая дама отчаянно храпела, не хуже коня в стойле, во всяком случае с неменьшей резвостью. Ванзаров заметил, что свой телескоп Лебедев так и не удосужился забрать. Линзы все еще были направлены в окна дома напротив.

– Елизавета Марковна сильно сдала за последние дни. – Горничная говорила тихо, чтобы не разбудить.

– Узнав о случившемся, она не потребовала шампанского? – шепотом спросил Ванзаров.

– Что вы… Залилась слезами и стала молиться, будто это ее грех.

– Потеряла смысл в жизни?

Муртазина задумалась, в чем раньше не была замечена.

– Наверное, вы правы… Все мы потеряли смысл жить дальше…

– Так бывает, когда человек получает то, чего сильно хочет.

На него глянули хорошенькие глазки. Все те же, прежние.

– Вы так полагаете? Но ведь это ужасно… Получить желаемое и узнать, как ошибался…