Книга живых - Александр Лапин

– А Власов?

– А Власов и власовцы – это уже пришло позднее. Когда немцы поняли, что без помощи самих русских им Сталина не одолеть.

– Слушай, я мельком слышал что-то про историю в Праге, где снесли памятник нашему маршалу Коневу. С казаками это как-то связано?

– Частично! Дело в том, что отступающие власовцы помогли восставшим чехам выбить немцев из Праги, так как у них были танки, артиллерия. Ну, были среди них и казаки тоже! А когда увидели, что Красная армия подходит, то покинули город и ушли на Запад, к американцам. Это было в начале мая. И только девятого мая в Прагу пришли части Красной армии. В советское время факты эти, естественно, замалчивались. Сам понимаешь. Мир, дружба, жвачка! А сейчас все это выплыло, вышло на поверхность. Ну чехи и решили восстановить, по их понятиям, справедливость по отношению к русским. А наши залупились. Но факты – вещь упрямая. Их не переспоришь…

– Да! Интересно! И чем же все это закончилось?

– Закончилось для казаков весьма хреново! Они сдались в плен англичанам. А те их какое-то время кормили обещаниями. А потом выдали советским властям. Но, заметь, не всех. Старых эмигрантов оставили. А вот бывших советских выдали в Лиенце. Есть такой городок в Австрии…

– Ну и засранцы, – заметил Анатолий.

– Вот это же самое говорят нынешние, скажем так, белые казаки!

– Как-как ты их назвал?

– Ну, у нас казаки, условно говоря, делятся на «белых» и «красных» и сейчас. Так вот Ефремов, он как раз к белым относится. Они эту выдачу считают огромной трагедией. А мы – справедливым возмездием. Кстати говоря, этот Ефремов, главный ихний, вместе с другими собрал средства для постройки часовни под Лиенцем, на местном кладбище, где похоронены казаки, погибшие при выдаче. Ну и хотел туда поехать. На освящение. Наши власти не пустили! Они же – потенциальные сепаратисты!

– Чего уж сразу так! ? Люди просто восстанавливают историю.

– А как к ним относиться? ! У меня дед погиб на войне! В Венгрии. И сослуживец, который вместе с ним был, рассказывал, что весь их взвод ночью во сне вырезали власовцы. Тут в двухтысячном году приезжал из Америки один «казачок». С делегацией. Из эмигрантов. Сын тех, кто ушел в Гражданскую на Запад. Рассказывал о своей жизни в эмиграции. Как они воспитывали в себе казачий дух. Русскость. И, скажу честно, у меня к нему претензий не было. Человек так воспитан был. И боролся с коммунистами всю жизнь.

А вот к нашим… Тем, кто отсюда с фашистами пошел, – есть. И до сих пор есть! Вот я и думаю: а может, то не власовцы были, а такие, как эти казаки… Так-то вот. А дед у меня был гвардеец, служил в гвардейской армии, которая в начале войны была казачьей дивизией генерала Доватора. Он и Москву защищал. И под Курском уцелел. А вот в Венгрии зарезали. И как, по-твоему, я должен к этому относиться? ..

– Так что ж это получается? Старые счеты не ржавеют? – возмутился Анатолий. – Парень-то здесь, Роман, при чем? Даже Сталин говаривал: «Сын за отца не отвечает». А так получается, что внук за деда отвечает?

– Знаешь, Анатолий, ты мне мораль не читай, – тоже обиделся следователь. – Не зря говорят: яблочко от яблоньки недалеко падает.

– Зря ты так! Парень очень хороший. Наш парень, русский. Казак. А кто старое помянет – тому глаз вон…

– А кто забудет – тому оба! – парировал следователь. А потом добавил: – Я, конечно, все понимаю. И сделаю все по закону. Но, знаешь, вот тут вот что-то сидит, – он прикоснулся рукой к сердцу. – Саднит, понимаешь…

Анатолий отдал ему заявление. Подписал показания. И, обогащенный новыми впечатлениями, покинул здание райотдела.

Шел и переваривал услышанное накануне. И все никак не мог уложить в душе эти такие разные правды. О Гражданской, коллективизации, войне. Внутри него самого волнами поднимались разные чувства. И возмущение. И жалость. И горечь. Вспоминались родственники – их хождения по мукам.

Он чувствовал, что ответ где-то рядом. Где-то внутри него. Он искал его. И не мог найти. Пока не мог. Но он понимал, что ответ должен быть. Должен!

* * *

Он шел вдоль по улице, пока не оказался около солидной металлической калитки и порядочного заборчика. Увидел мемориальную табличку и на ней надпись, что это дом, в котором жил Михаил Александрович Шолохов.

«Бог привел! » – подумал отец Анатолий.

Не раздумывая больше ни о чем, он толкнул калитку. И услышал из рядом стоящей зеленой будочки-кассы певучий женский голос, который мелодично-ласково произнес:

– Приобретайте билетики. Пенсионерам и школьникам скидка.

– А монахам скидка есть? – пошутил отец Анатолий.

Лицо с кудряшками в будочке заулыбалось. С любопытством оглядели его васильковые глаза. И румяная молодка задорно ответила:

– Это смотря каким! Молодым, может, и будет!

Казаков вздохнул и протянул в окошко новенькие зелененькие двести рублей.

Дом-музей его впечатлил. Но не так, как он думал и представлял. Потому что с детских лет он считал, что такой гениальный человек, как Шолохов, должен жить во дворце, полном всякого рода чудес и роскоши. Тем более что еще в советское время в народе ходило немало слухов о гигантских деньжищах, которые получает писатель от переиздания своих романов в СССР и за рубежом. Но советская власть, судя по всему, присваивала все эти гонорары. И потому Шолохову, чтобы построить эту достаточно скромную по современным меркам усадьбу, пришлось брать ссуду. А потом отдавать ее до конца жизни.

Так что никакими миллионами тут и не пахло.

Но скромное величие усадьбы было не в этом. Здесь пахло жизнью. Музей еще не стал до конца мемориалом, чем-то навеки застывшим и полным воспоминаний. Здесь еще теплились остатки той жизни гения, которую не видел обыватель. Она была и в приемной, расположенной в первом этаже. И в кухне, где он частенько перекусывал. И в рабочей угловой комнате, где на столе все еще продолжала лежать стопка белой бумаги.

Она проглядывала везде – в ружьях писателя, в его рыболовных снастях, в автомобилях, что стояли готовые к выезду из большого гаража.