Симметрия желаний - Эшколь Нево

Оказалось, что, даже завоевав сердце Яары, он продолжал тайно встречаться с Шароной – стажеркой, с которой в последние годы время от времени спал.

– Я сам не знаю почему. – Он поочередно обвел взглядом каждого из нас, как будто мы были присяжными и он пытался убедить нас в своей невиновности. – Секс тут ни при чем. Абсолютно ни при чем. Секс с Шароной не идет ни в какое сравнение с тем, что у меня с Яарой. Не знаю. Может, я просто боюсь. Понимаете… – Теперь он смотрел мне прямо в глаза. – Когда я с Яарой, я иногда ловлю себя на мысли, что другой такой женщины нет в целом мире. И мне не верится, что она выбрала именно меня. Наверное, я хотел иметь что-то вроде запасного аэродрома. На тот случай, если она передумает. А может, я просто больной на всю голову, как мой папаша.

Мы не знали, что сказать. За все годы нашей дружбы мы ни разу не видели Черчилля таким растерянным.

– В общем, – продолжил он, – Яара обо всем узнала. Она сидела в кафе и нечаянно подслушала разговор двух девушек за соседним столиком. Этими девушками были Шарона и ее подружка. Такой уж я везучий. И как раз в тот день Шарона решила, что больше не хочет таиться и должна кому-нибудь рассказать о нашем воскресном мероприятии, как мы с ней это называли.

– Да уж, повезло так повезло! – вздохнул Амихай.

– На самом деле Израиль – это большая деревня, – кивнул Черчилль. – Когда я вернулся домой с работы, на автоответчике было сообщение от Яары: «Приезжай, надо поговорить о Шароне». В ее голосе не было злости. Наоборот. Он звучал так, как будто она уже все для себя решила. Я поехал к ней. По дороге осознал, что должен пойти на сделку со следствием. Согласился со всеми выдвинутыми против меня обвинениями и просил о снисхождении с учетом смягчающих обстоятельств. Сказал ей, что это остатки старого Черчилля. Что с тех пор, как я встретил ее, я стал другим человеком. Я стал лучше. А Шарона… Шарона – это всего лишь пережиток прошлого, который тянется за мной. Она ответила, что ей все равно, пережиток Шарона или нет, и что после того гитариста, который пять лет мучил ее, она поклялась, что никогда не позволит ни одному мужчине так с собой обращаться. Как бы сильно она его ни любила. И поэтому она просит меня собрать свои манатки и выметаться вон.

– И тогда ты сделал ей предложение? – спросил Офир и почесал лоб. Вся эта история явно его изумила. Как будто в его новом мире очищенных энергий для подобных низостей не было места.

– Нет, не тогда, – сказал Черчилль. – Видели бы вы ее, когда она открыла мне дверь. Какие уж тут предложения. На следующий день я явился к ней без предупреждения, с кольцом, и пал перед ней на колени. «Шутишь? » – спросила она и повернулась ко мне спиной.

– Молодец! – выпалил я.

Амихай бросил на меня испепеляющий взгляд.

– Если бы она согласилась сразу, было бы не так интересно, – пролепетал я, понимая, что дал маху.

– Погоди, так как же все-таки ты ее уломал? – быстро спросил Офир, спасая меня от неловкости.

– Ты не поверишь. – Черчилль налил себе еще стакан. – С твоей помощью.

– С моей помощью? – вздрогнул Офир. Эта история представлялась ему все более запутанной.

– Именно, – подтвердил Черчилль. – Она сказала, что, если я по природе бабник, женитьба ничего не изменит. На что я возразил: «Люди могут меняться, иногда – кардинально. Взять хоть Офира. Кто бы год назад мог подумать, что он облачится в белые одежды и станет таким миротворцем? »

Мы с Амихаем переглянулись. Насколько мы помнили, Черчилль воспринимал перемену, случившуюся с Офиром, с нескрываемым скепсисом.

– Ты хочешь сказать, что именно это ее убедило? – усомнился Амихай.

– Нет, – сказал Черчилль. – Но именно тогда я впервые заметил в ее глазах нечто такое, что дало мне понять: она из тех людей, кого можно уговорить. Всю следующую неделю я слезно ее умолял. Дарил скромные подарки. В конце концов она согласилась, но на двух условиях. Во-первых, обряд будет совершен по канону реформистского иудаизма и проведет его женщина-раввин. Во-вторых, я ни слова не скажу своим друзьям об обстоятельствах, сопутствовавших нашему решению вступить в брак. «Пусть они считают, что ты так в меня влюблен, что больше не мог ждать», – сказала она. Я поцеловал ее в губы и сказал, что это чистая правда. И пообещал, что вы ничего не узнаете.

– Тогда зачем ты нам рассказываешь? – поддел я его. – Зачем нарушаешь обещание?

– Вы сами виноваты! – огрызнулся Черчилль. – Я не хотел никакого мальчишника. Знал, чем все кончится, если я напьюсь. Но вы меня заставили.

Мы промолчали. Амихай и Офир опустили головы. Я – нет.

– Ну вот, теперь я в вашей власти, – сказал Черчилль и посмотрел на меня мутным от выпитого взглядом. – Хотите – сохраните этот разговор в тайне. Хотите – заложите меня. В смысле передайте его Яаре.

– С какой стати нам тебя закладывать? – поспешил успокоить его Амихай. – Мы же твои друзья.

– Было бы большой глупостью говорить ей об этом, – добавил Офир. – Зачем убивать любовь?

Я молчал. Мне вспомнился ворон из «Метаморфоз» Овидия, который получил черную окраску в наказание за то, что донес на одного из богов.

Все трое смотрели на меня с немым вопросом. Как будто нам уже принесли счет и каждый положил свою долю; теперь они ждали, что я сделаю то же и мы вернем тарелочку официанту.

– Ты хоть ее любишь? – спросил я.

– Конечно! Ты вообще о чем? Что за вопрос?

– Ты рассказываешь эту историю, как будто описываешь один из своих процессов. Как будто для тебя главное – выиграть.

Черчилль посмотрел на меня с печалью:

– Я всегда так рассказываю. Как будто читаю по бумажке заранее написанную речь. Но вы – мои друзья… Вы должны знать, что я… что мне… а ты особенно…