Последний сын графа - Соро Кет

Есть собаки мужские и женские. Дог, к примеру – порода чисто мужская. Ему нужен лидер, вожак, твердая рука. Хотя… по мне, так твердая рука не помешала бы половине мосек, которые заходятся в истеричном лае, буквально лопаясь от распирающей их маленькие тела, злобы. Твердая рука с тапком.

Мне тоже не помешала бы такая рука.

Раджа по природе был бабником, но как говаривал Филипп, плохо переносил физическую боль. Да и отец следил, чтобы он ненароком не откликнулся на Сирений вой, который издавало мое оголодавшее тело. По крайней мере, так я утешала себя. Мысль, что парни в самом деле от меня пятятся, – убивала.

Снаружи я тихо плакала, внутри же истерила как моська.

Я шла по Променаду. Одна. С глухой собакой, весом в полтора моих, которая меня абсолютно не признавала! Завидев что-нибудь интересное, Герцог мощно и уверенно рассекал грудью воздух, таща меня за собой, а я беспомощно цеплялась за его ногу, чтобы хоть немного притормозить. Когда его вел отец, он шел головой назад, словно крайний конь в русской тройке, как на картинах у Себастьяна. Когда его вела я, это Герцог решал, какую из мосек проигнорировать, а на какую рявкнуть, обдав слюной.

И умудрившись опередить его, – чуть ли не перепрыгнув, как через «козла» на уроках спорта, – я ухватила Герцога за ошейник и повела, дразня салфеткой из-под мороженного. Именно Герцог сумел помочь мне понять, как мало для сильных и здоровых парней, значит их прошлое, в котором я вытаскивала их из канавы.

Филипп, Ральф, отец… Все они оставили меня, перестав нуждаться. Совсем, как когда-то болезненный, приговоренный пес.

Он был красив теперь, на самом деле, красив.

Такой же гладкий и холеный, как графские лошади.

Не осталось и следа от того жуткого, истощенного пса с гноящимися глазами, похожего на собачью Смерть. Он общий любимец теперь и даже сам Маркус периодически покупает собачьи лакомства и тайком их ему дает.

Псарню, по крайней мере, снова закрыли, а у камина появился новый ковер. Толще прежнего, чтобы Герцогу удобнее было на нем лежать.

И Герцог может бегать по саду, потому что на улице, из-за его глухоты, отец никогда не отстегивает его поводок. И еще, потому что когда Маркус думает, будто их не видят, он бегает, играя с догом в футбол.

…Потеряв интерес к салфетке, Герцог вдруг сделал очередной вираж, радостно гавкнул и резко сел, яростно стуча хвостом по черным мраморным плитам.

– Верена, – укоризненно поморщился епископ, но не обнял меня, как первые дни, а наоборот весь сжался и как бы спрятался в панцирь отобрав поводок. – Какого черта ты вытворяешь? Я по всему променаду тебя ищу.

– Ну, вот ты меня нашел, – окрысилась я, стараясь не думать, был ли он в самом деле так хорош, как рассказывала Джессика. Уши пылали, как два костра возле черепа. – Давай опять делать вид, что все хорошо, хотя все так плохо.

– Не будь ты моей дочерью, я бы сбежал с тобой, угнав Цезаря, – выдал он. – В ночи бы выкрал вас обоих и ускакал. Теперь ты счастлива? Или надо, чтоб за нами гнались и в спину стреляли?

Я хихикнула.

– Почему ты злишься на Себастьяна?

– Потому что…

Ему не придется тебя воровать.

Верена:

Мы сидели на собачьем пляже, кидая Герцогу мячик и тот приносил его, вздымая лапами мелкий, как пыль, песок. Поводок тащился за ним, оставляя змеиный след и солнце, опускавшееся в море, окрашивало мир в теплые, сиреневые тона. За спиной струился людской поток. Мимо нас, недавно, пригнувшись, прошли Хадиб и какая-то девушка и нам пришлось притвориться, что мы не видели их. Затем, Пятидесятилетняя с сигаретой, устроилась за нашей спиной.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросила я робко.

В конце концов, как дочка я имела право спросить.

Отец поправил бейсболку и сморщил нос.

– Иногда, – признал он. – В отпуске… Ничего особенного. У меня нет других детей, если ты об этом.

Я тоже сморщила нос.

– Я просто думала, может у тебя есть кто-то и, возможно, ты хотел бы повидаться еще и с ней. Она могла бы одеть парик и похожие шмотки, и все решили бы: это я.

– Верена, – оборвал он, яростным шепотом. – Я тебя умоляю! .. Прекрати обсуждать со мной мою интимную жизнь! Особенно теперь, когда Джесс погибла. Я не хочу не думать о других женщинах, ни тем более, о них говорить.

Загар стер с его лица лет так десять и женщины постарше засматривались на него, открыв рот. Словно мимо киногерой шагал. Принц из девичьих грез, который рос вместе с ними и стал Королем. Вот только он вспоминал другую женщину, помоложе. С утра я застала его с красными глазами. Он сидел на старым альбом и рассматривал фотографии Джесс.

А потом весь день ловила Тот Самый взгляд. Он тоже думал обо мне, как я думала! И от этого было еще противнее и еще больней. Что с нами происходит? Мы оба спятили, когда она умерла на наших глазах? Просто не понимаем этого? Я хочу быть Ею – для папы. А папа дышит воспоминаниями и против воли видит Ее во мне.

Он внимательно посмотрел на меня, потом, сделал вид, что опять не видит Хадиба, потом протянул руку и сжал мою.

– Ты стала так похожа на свою маму…

Я истерически рассмеялась: о, да! Еще как похожа. Втрескалась в папочку, совсем как она.

– Я имел в виду, внешне, – сказал он сухо.

Я отвернулась, зарыла пальцы в мягкий песок. Теперь я понимала, почему она спятила, но помочь себе ничем не могла. История повторялась: моя мать покончила с собой, а отец начинал сходить с ума, ища ее образ всюду.

– Хади, – сказал он, не поднимая головы. – Я устал делать вид, что тебя не вижу. Имей уже совесть и поди в другой конец променада. Нам нельзя, мы с собакой!

Хадиб рассмеялся и подошел. Его девушка тоже приблизилась.