Бойся своих желаний - Анна Литвинова

Леонид Ильич сел не впереди, как обыкновенно ездил, а сзади, рядом с Викторией Петровной. Когда хотел, он умел быть галантным. Рядом с шофером поместился охранник – что делать, положено.

Прием удался. Пить начали с тоста, что провозгласил Устин Акимыч: здравицы в честь нашего родного Леонида Ильича, и тот даже засмущался и отнекивался, но ему понравилось: «Ну, что вы, товарищи, давайте лучше выпьем за ленинское Политбюро, за наше родное ЦК…» И он не знал, что тот первый панегирик был только началом всего, что произойдет с ним в ближайшие пятнадцать лет, как станет набухать радужно-мыльный пузырь славословий и наград – а потом лопнет, рассыплется, и он умрет голенький, как обычный смертный, ни одной звезды с собой не заберет… Но досадное чувство (а любой человек предощущает собственную будущность в виде неясных сигналов) быстро исчезло, потому что он выпил шампанского и любимой зубровки, и снова стало весело и интересно жить. Они с «ребятами» встали из-за стола, расстегнули пиджаки, закурили, все свои: и Устинка Навагин, и Костя Беленко, и Димка Устрялов. Об охоте заговорили, стали байки травить, все были в ударе, и он особенно. Жены в то самое время, старые курицы, с накрученными под Лоллобриджиду волосами, в вечерних платьях, а кое-кто даже в нескромных бриллиантах, сгрудились в кучу, хвастались, кто сколько банок на зиму закрутил: тоже мне, аристократки, тоже мне, суаре. И почему это хлопцы и в шестьдесят лет еще хошь куда, а слабый пол, верные жены, давно в тираж вышли, только мариновать способны, глаза б на них не глядели.

Зато юное поколение, внуки, дышали молодостью и красотой. Они кучковались вместе, и заводила шестнадцатилетняя Нина, внучка Устина Акимыча. Леонид Ильич на своих внуков залюбовался: Ленечка и Юрочка – орлы! И как на него похожи! Старшие девочки, Нина Навагина в их числе, трогательно младших опекали. Ох, Нина Навагина! И на нее тоже Леонид Ильич любовался. Горяча, хороша, свежа! Гарная, чернобровая, глаза – огонь, уста – мед! Бойкая дивчина, коза-дереза, чье-то наказание – немало хлопцев с ума сведет! На его дочь непутевую, Галинку, в юности похожа.

Разумеется, ни малейшей вольности в отношении Ниночки он не позволил себе даже в мыслях. Как можно, девочка, внучка друга, боевого товарища! Он же не вурдалак и извращенец Берия – тот жил, как шакал, и кончил, как собака: когда Брежнев с другими генералами арестовывал его в Кремле, он на колени пал, обмочился со страха… Конечно, никуда не годится, чтобы сам Генеральный секретарь открыто с кем-то шашни затевал, не говоря уж – с ровней, внучкой друга – ведь это не медсестра, не горничная, не официантка. Но оттого, что он за девочкой просто поухаживает, никому беды не будет. Наоборот, хозяину, Устину Акимычу, и супруге его, Анне Петровне, польстит, что Сам внимание оказал. А ему отчаянно вдруг захотелось заглянуть в глаза дивчины, почувствовать на шее жаркое дыхание, а под рукой – упругенький, твердый ее бочок. И для этого есть хороший, разрешенный и даже поощряемый всеми повод: танцы.

– Устин Акимыч, – спросил Брежнев, – а что это мы совсем обабились? Сплетничаем? Турусы тут развели? Ла-лы да ла-лы? Давайте, товарищи, танцевать!

Молвил громко, чтобы все расслышали, и проверенные боевые подруги, и юное поколение. Мужики ведь известно как к танцам относятся: бесполезное дрыгоножество и потеря авторитета, не забыли еще, как Усатый заставлял на ближней даче Никиту на потеху всем гопака плясать. Но жены, они другие, для них любая крупица внимания со стороны мужей на вес золота, а тут, можно сказать, целый личный момент в виде совместного кружения. Разумеется, верные подруги его поддержали – кто от того, что и вправду танцевать хотел, а иные из подхалимажа: потому что не кто-нибудь, а Сам предложил. Молодежь – ей, известное дело, хлебом не корми, веселье подавай. Закричали, завизжали ура! – а громче всех Ниночка Навагина.

Радиола в комнате была – советская, рижского завода, новейшая «Ригонда». Ниночку услали за пластинками – она, делая смешные прыжки, убежала. Мебель сдвигать не потребовалось, не хрущевская пятиэтажка, поди – госдача, гостиная величиной как две квартиры для народа.

Ох, хорошо: в углу комнаты сияет елка, сверкает рубиновой звездой на макушке. На столе тускло светится черная икра и весело блистает «Посольская». Устин Акимыч самолично ставит пластинки. Боевые подруги приободрились, смотрят на мужей выжидательно.

И вот хрюкнула игла, и полился из динамиков теплый голос Шульженко:

        Скромненький синий платочек

        Падал с опущенных плеч…

Леонид Ильич не обманул ожиданий супружницы, подошел к Вике, пригласил, закружил по идеальному паркету гостиной. Его примеру последовали другие товарищи из Секретариата и Политического бюро. Дети, как краем глаза отметил Леонид Ильич, тоже не остались в стороне: полетели в вальсе, в основном шерочка с машерочкой, пацанов мало было, а те, что присутствовали, сдрейфили (как стали нынче выражаться в молодежной среде). После того, как песня кончилась и он проводил Викторию Петровну до кресла, обязательная программа завершилась. Он вздохнул с облегчением и пригласил юную Нину.

Лицо девочки вспыхнуло от радости, и Леонид Ильич увидел краем глаза, как просияли гордостью и умилением физиономии Устина Акимыча и его супруги. А радиола заголосила:

        В парке Чаир распускаются розы,

        В парке Чаир зацветает миндаль…

И все случилось, как в мимолетных мечтах: крепкая и сладкая талия дивчины под рукой, чуть долетающее до щеки ее дыхание, и глаза-вишни совсем рядом…

А он вдруг не смог даже подобрать слова для первых фраз, только подумал: и впрямь достиг я высшей власти, и любые мои прихоти исполняются сразу и с удовольствием, и никому я свою власть не отдам. А потом все-таки спросил девочку:

– Ты в каком классе учишься?

– В девятом, – ответила она и рассмеялась.

Смех зазвучал не оттого, что он сказал что-то веселое или смешное, а просто от полноты жизни.

– В девятом «А» или девятом «Б»? – улыбнулся он, маскируя смущение. Он легко разлетался по паркету и вращал за собой дивчину. Танцевать всегда умел и любил, и сил еще хватало. А все вокруг на них смотрели.

– В девятом «А», конечно.

– Почему «конечно»?

– «Ашки» лучше, чем «бэшки». Всегда были.

– А какие у тебя предметы любимые?