Грехи отцов отпустят дети - Анна Литвинова

– Слава богу, – со смехом заметила Фенечка.

– …поэтому о работе могу толковать только с коллегами, на присущем нам птичьем языке. Давайте я вам лучше доложу о своей велосипедной прогулке.

– Ну, попробуйте, – улыбнулась Фенечка.

– Проехал я сегодня, согласно одометру, шестнадцать километров…

– О, много!

– Да что вы! В Оксфорде я в свой выходной по тридцать-сорок километров, бывало, наматывал. Однажды сделал сотенку. Но там ведь и вся инфраструктура под «байсиклы» заточена. Огромное количество велотрасс, специально выделенные дорожки в городе, велосипедист на дороге всегда прав. Велопрокаты прекрасно развиты, бросай двухколесного друга где хочешь, можно активировать с мобильного телефона. На въезде в город знак: Оксфорд, сайклинг сити. А какая парковка для великов на станции! Огромная крытая площадь, вся железными конями уставлена.

– Видела, – кивнула Фенечка.

– Вы там учились?

– Бог миловал! .. Приезжала на экскурсию, когда язык летом учила. Давно, еще в школе… Да, в Англии, конечно, хорошо. Только скажите, Евгений, почему вы так Россию не любите?

– Кто вам сказал?

– Да вы никогда с таким жаром, как об Англии, о нашей стране не отзывались.

– Нет, что вы! Я очень Россию люблю. Не люблю только чванливых ее обитателей, которые всех напропалую учат жить по-своему.

– Вы кого имеете в виду? – лукаво улыбаясь, осведомилась Фенечка.

И надо же было такому случиться, что как раз в тот момент в усадьбу заехал Павел Петрович Кирсанов. Он направлялся с инспекцией в отдаленный район области. Путь пролегал мимо дома, время позволяло, и он решил заскочить, чтобы забрать позабытые документы и заодно пообедать домашней пищей.

Чтобы не куролесить по усадьбе по подъездной дороге, он бросил машину у ворот и вошел на участок пешком, через калитку. Его внимание привлек оставленный кем-то у беседки велосипед. Он подошел ближе и остановился. Из беседки доносились голоса.

Павел Петрович узнал их. Он замер. Заросли жасмина и сирени делали его невидимым для говорящих.

– Есть тут некоторые павлины-типусы, от которых меня, право слово, подташнивает, – неопределенно заметил Евгений.

– Вы моего деверя имеете в виду? Павла Петровича?

– Хотя бы даже и его. На редкость противная особь. Индюк.

– А у вас острый язычок. Вот интересно, а что вы думаете о его брате и моем муже, Николае Петровиче?

– Ну, во-первых, он, насколько я понимаю, не муж вам? Вы пока не венчаны? Не расписаны?

– Тогда скажите, что вы думаете о моем сожителе Николае Петровиче?

– А что о нем думать? Простой и добрый барин. Слуга царю, отец солдатам.

– А что вы в таком случае думаете обо мне? – лукаво смеясь, вопросила Фенечка. – Считаете небось расчетливой тварью, что захомутала старичка и теперь выходит за него ради денег?

– Да что вы! Ни в коем разе! О вас я думаю так: любовь зла, полюбишь и козла.

– Вы хотите тем самым сказать, что Николай Петрович меня любит? Или что я его? Кто из нас козел, короче?

– Ну, уж никак не вы. Вы – милая юная козочка.

– Вот как? Ну а вы? Вы-то любите хоть что-нибудь? Или кого-нибудь?

– Никак нет-с!

– А нашу соседку Елену Сергеевну Одинцову?

– Я бы мог полюбить ее только затем, чтобы доставить неудовольствие вашему деверю, прекраснейшему Павлу Петровичу.

– О! Так вы тоже заметили, что он за нею волочится?

– Хм. Фрайтфулли токинг [5 - Страшно сказать (англ. ). ], она мне сама поведала, что между ними некогда имел место роман.

– О! Вы достигли с нашей соседкой, как я гляжу, глубокой степени откровенности!

Весь этот диалог, непосредственно касающийся его самого, Павел Петрович слушал, замерев на месте и не в силах пошевелиться, чтобы не выдать себя. Пот выступил на его челе.

– Ну а если говорить обо мне, – продолжала провоцировать молодого человека Фенечка. – За что бы вы, к примеру, могли полюбить меня?

– Хм. Николай Петрович – отец моего друга, да и дядька он хороший, хотя и, как положено художнику, не слишком далекий. Злить его мне совершенно не хочется. Поэтому кого-кого, а вас я бы, пожалуй, никак не смог полюбить.

– Фу. Противный.

– …Разве что мог бы влюбиться только в ваши глазки. И еще, пожалуй, в ваши ланиты. И в ваши перси – белоснежные! И в ваш стан – лебединый! И в ваши уста – сахарные! – Евгений намеренно стилизовал свою речь под объяснения двухвековой давности, что демонстрировало его хорошую начитанность и как бы снижало страстность его слов. Но действия говорили сами за себя: Евгений подходил к Фенечке все ближе и наконец, положив обе сильных руки ей на талию, привлек ее к себе. Малыш продолжал самозабвенно спать. Евгений запечатлел на губах девушки страстный поцелуй, она попыталась оттолкнуть молодого человека, но потом ответила на него.

Только тут Павел Петрович вышел из изумленного шокового состояния и обнаружил себя, громко закашлявшись.

Фенечка отпрянула от Евгения.

Перешагнув через брошенный велосипед, в беседку ступил Павел Петрович.

Фенечка вскрикнула и рефлекторно схватила на руки Сашеньку.

Тот, разбуженный и испуганный, заплакал.

Молодая мать, прижав его к себе, а другой рукой толкая коляску, опрометью выскочила из беседки.

Павел Петрович оказался один на один с Евгением.

Вне себя от ярости, он проговорил:

– Я всегда знал, что вы, милостивый государь, настоящий подлец. Но теперь ваше поведение переходит все границы! Вы злоупотребляете нашим гостеприимством! Вы оскорбляете меня! Вы оскорбляете моего брата! Да вас мало выпороть плетьми! На конюшне!

Молодой человек побледнел, но усмехнулся.

– А вы попробуйте.

Кирсанов-старший немного сбавил тон, но продолжал разоряться:

– Да в былые времена я бы вызвал вас к барьеру! На поединок! ..

Евгений холодно ухмыльнулся.

– А чем былые времена отличаются от нынешних? Желаете со мной драться? Извольте.

– Постыдились бы! Вам тридцати нет, а мне пятьдесят!

– Если желаете, давайте устроим поединок. Как говорится, пуля рассудит.

– Вы что, меня вызываете?