Осиновая корона - Юлия Пушкарева

***

Уна подула на обожжённые пальцы и поспешно стёрла последний штрих в цепи символов. Хорошо, что сегодня она выбрала карандаш, а не чернила… Кольцо на столе не просто осталось видимым – даже не побледнело и не обратилось в прозрачный сгусток тумана, как было два дня назад. У неё снова не получилось.

Зато край стола и бумага под ладонями накалились и задрожали, будто готовясь взорваться. Уне казалось, что точно так же, изнутри, накалилась она сама – большой нелепый котёл, который скоро лопнет… Она отложила лист с символами, книгу со схемой-образцом, многострадальное кольцо, переплела пальцы в замок – и задумалась.

Заклятие невидимости было лишь одним из многих – из сотен и десятков, которые ей не удалось (и, может быть, не удастся) освоить самостоятельно. С каждым годом Уна всё отчётливее понимала, что предел близок: рано или поздно, в страшном «когда-нибудь потом», она уже не сможет молчать о своём Даре. Дар разрывал, переполнял её, присылая то кошмарные сны и томящие видения, то бессонницу – а то и беспричинную, звериную тоску, когда хочется лишь бродить ночами по замку и окрестностям в поисках неведомо чего. Были, конечно, и дни, когда Уна чувствовала себя звенящей от радости, полной сил – почти всемогущей, – но они возвращались всё реже, и всё меньше простых, каждодневных вещей приносили ей покой и счастье.

Уже несколько лет Уна выторговывала себе по несколько часов в день – выторговывала у образа жизни, подобающего леди (возни со слугами, бесцельных прогулок, ленивой болтовни с соседями, шитья и вышивания без конца), чтобы закрыться в библиотеке или своей комнате. Ключ от библиотеки в день совершеннолетия – когда ей исполнилось семнадцать – перекочевал к Уне от матери, так сказать, официально; но вообще-то она задолго до этого бессовестно овладела копией, осчастливив заказом кузнеца из деревушки Делг. Все книги и свитки Кинбралана, которые хотя бы отдалённо, глухим эхом, касались магии, стали владениями Уны – её личной загадочной страной, спрятанной от посторонних. Она уходила в эту страну сначала с трепетом, а потом – по привычке, уже не мысля себя без неё. Уна несла свою тайну, не зная, на что она больше похожа: на золотое сокровище или на гнойные струпья прокажённого.

Пожалуй, сравнение с проказой было всё же уместнее. Именно так Уна ощущала свой Дар, погружаясь в историю Обетованного, а заодно – в историю своего рода.

Все записи хроник о лордах и леди Тоури, владевших магией, напоминали жуткие сказки в исполнении тёти Алисии, которыми Уна заслушивалась в детстве. Ничего хорошего, честного, справедливого; никаких оправданий. Отцеубийца лорд Ровейн был только началом – тем, кто протоптал длинную дорогу для злодейств и безумия. Уна листала страницы с выцветшими чернилами – страницы, в которые явно много лет никто не заглядывал, – и её кожа покрывалась мурашками, а мысли мрачнели. Клеймо всегда было однозначным, в духе старонравного северного Ти’арга: «колдун» или «ведьма», «убийца», «насильник», «блудница», «глумление над богами», «растление детей», «некромантия», «заговор против короля»… Почему её предки так упивались злом – если всё это правда? Что лишало их рассудка – суровые зимы предгорий, холодные стены Кинбралана, сама магия или просто одиночество?

А если неправда – за что их так очернила молва? Не могли же люди этих краёв в течение стольких веков ненавидеть магию просто так, без всяких оснований…

Или могли?

Как бы там ни было, эта ненависть глубоко въелась в души людей. Крестьяне из Делга и Роуви, с которыми Уне доводилось разговаривать (таких было немного); торговцы и ремесленники из Академии и Меертона; жрецы четырёх богов и Прародителя; аристократы и рыцари Ти’арга наравне с двурами-землевладельцами Альсунга – всех их объединяло неприятие магии. Неприятие разной степени – от полуравнодушного недоверия до озлобленности (особенно если это было связано с чем-то личным). Повлияла, видимо, и Великая война. Иногда Уне казалось, что она видит в воздухе линии этой простой схемы: «Наш многолетний враг – Дорелия; Долина Отражений, где обучаются маги, – в границах Дорелии; Отражения живут и мыслят не так, как мы; волшебники владеют силой, недоступной большинству смертных; вывод: любая магия – зло». Чётко и линейно, как в трудах философов, которые предпочитал профессор Белми. Настолько чётко, что бесполезно опровергать.

Повлиял, конечно, и Альсунг, под чьим владычеством Ти’арг жил вот уже двадцать лет. Уна знала, что там детей и подростков, в которых пробуждается Дар, без особых сожалений убивают – приносят в жертву собственным многочисленным богам. Любой альсунгец скорее умрёт, чем отправится сам или отправит дитя в такое «проклятое место», как Долина Отражений. Королева Хелт, правда, определённо училась магии; у Уны не укладывалось в голове, как её семья (ведь была же у неё семья? .. ) могла сделать такое исключение. Наверное, это были очень храбрые люди. Или они просто до самозабвения любили свою златовласую дочь – так сильно, что любовь победила законы королевства.

Ничего хорошего, впрочем, из этого не вышло.

Уна, в общем-то, решилась бы наплевать на общее мнение, если бы его не разделяли её близкие. Магии не доверяли все, кого она знала, кроме тёти Алисии; но тётя Алисия в последние годы с головой ушла в заботу о муже и детях. Уна редко видела её – и ещё реже отваживалась о чём-нибудь с ней посоветоваться. При каждой встрече она замечала, как её вечно унылое лицо и странные темы для бесед расстраивают и угнетают тётю (хотя та – по своей доброте – и старается не показывать это). Нет, откровенность с тётей Алисией ничего бы ей не дала.

Отец боится магии до дрожи – и к тому же, увы, не хуже неё знаком с семейными преданиями. Кроме того… Зачем себе лгать – отец не принимает никаких решений, и никогда не принимал. Он угасает в своей северной башенке, среди гобеленов со сценами битв и поединков – тех, в которых никогда не сможет поучаствовать. Он лелеет свою боль и свои неподвижные ноги; он любит Уну, но вряд ли часто вспоминает о ней – как если бы она уже давно вышла замуж и жила отдельно, превратившись в тёплое воспоминание. Он ответил бы ей, как всегда: «Решай сама, дорогая… А лучше посоветуйся с мамой», – и улыбнулся бы беспомощно, вновь разорвав Уне сердце.

Дядя Горо всё больше пьёт; он и охотится-то меньше, не говоря уже о прочих занятиях. Охота была его главной страстью, но даже она уже не так увлекает его. Он погружается в угрюмые хмельные раздумья, в вялые перепалки с матерью Уны, в воспоминания и тренировочную рубку на мечах с приятелями – со скользкими типами, которых постоянно подбирает в своих поездках… И можно понять: с кем ему ещё драться, если не осталось в замке ни рыцарей на службе у рода Тоури, ни братьев, которые способны сами передвигаться? .. Дядя Горо, похоже, втайне слегка восхищается магией, но куда больше её боится. Он злословит о волшебниках при дворе наместника Велдакира каждый раз, когда приезжает из Академии.