Осиновая корона - Юлия Пушкарева

Хотя чем, в сущности, Отражения так уж отличаются от них? Глазами, зеркалами, магией? Уна всегда чувствовала, что есть нечто ещё – нечто главное; ведь такой оттенок радужки наверняка можно встретить и у людей, и среди них есть зеркальщики и рождённые с Даром… Неудачники вроде неё. В самой сущности Отражений, в их жизни должно быть что-то не так. Может быть, здесь корень вечной загадки – этой чуть страшной лукавинки в их взглядах, во вкрадчивых интонациях?

– Мы с Гэрхо уедем завтра, – сказала Индрис, зажав между пальцами круглый, налитый зеленью лист. Осинки укрывали всю её мягкую фигуру тенью, обращая в смуглое изваяние. – Нельзя больше злоупотреблять гостеприимством Вашей матери… И к тому же нам пора домой. В Волчью Пустошь и Хаэдран, за учениками, а после – в Долину.

Уна молча ждала продолжения, переложив книгу в другую руку (ей почему-то не хотелось, чтобы Индрис видела название). Она не знала, что ответить. Просить остаться? Предложить вознаграждение за помощь? Извиниться за негостеприимство матери? ..

У неё нет права ни на что из этого. И Индрис, скорее всего, сама это понимает.

На Уну вдруг навалилась тяжкая усталость – такая, что даже моргать и дышать стало утомительно. Ко всем прочим ударам – ещё один. Завтра она скажет «прощай» своей последней надежде; завтра магия навсегда покинет Кинбралан. И ничего нельзя изменить: всё – с беспросветностью смерти.

Неужели вот это и есть жизнь?

– Вы не хотите с нами, леди Уна? – просто спросила Индрис, глядя на неё сбоку. От жадности, с которой колдунья заучивала наизусть её черты, Уне снова стало неуютно.

Она отвела глаза.

– Хочу. Но я нужна здесь, в Кинбралане. Без меня матушка будет совсем одна.

Это было правдой – поэтому приговор себе дался довольно легко. Нечего тешиться ложной верой, нечего отрицать очевидное. Ветви осинки задрожали от нового порыва ветра, который уже осушил слёзы Уны; щёки раздражающе стянуло.

– Я нужна здесь, – повторила она, стараясь себя убедить. – Я не смогу уехать с Вами и Гэрхо. Простите.

– Всё дело в том, что леди Мора против?

– Не только.

– У Вас есть Дар, леди Уна. Сильный Дар. Вы можете стать замечательной волшебницей.

– Я знаю, – спокойно солгала Уна. Солгала, потому что о такой перспективе она никогда и не мечтала – не говоря уже о вере. – Но этого не будет. Нападения… Нашей семье грозит опасность. Я не оставлю её сейчас.

– Но Вы не выдержите, – тихо и ласково сказала Индрис. Она сдвинулась влево и чуть наклонилась, пытаясь поймать взгляд Уны. Осинки всё шушукались – теперь, казалось, на диковинном языке Отражений. – Мы обе знаем, о чём я. И потом, Ваша магия в случае чего была бы лучшей защитой, чем бездействие.

– А что, если наместник Велдакир…

– В бездну наместника Велдакира, Уна, – с внезапной жёсткостью отрезала колдунья. От удивления Уна чуть не выронила книгу – и машинально смерила взглядом аллею: убедиться, что они одни. – В бездну всё и всех! Это Ваша жизнь. Вы уже не ребёнок и свободны в выборе. Вам решать, ехать или не ехать.

– Я уже решила, – пробормотала Уна, борясь с почти телесно ощутимым искушением. Её охватила слабость – и она испуганно потеребила свой сапфир на цепочке; обычно это помогало сконцентрироваться. Уж не пытается ли Индрис как-то влиять на её сознание? Поймёт ли она, если такое случится? – И Вы слышали моё решение. Я остаюсь. Я не пойду против матери.

Индрис выдохнула сквозь стиснутые зубы – мелкие, как у белки или куницы.

– Вы упрямы, Уна. Упрямы, как… – (Она вдруг умолкла и улыбнулась, показав прелестые ямочки. Если бы таких же не было у Эльды – дочки конюха, предполагаемой невесты Бри, – Уна, наверное, каждый раз бы им радовалась). – Как все беззеркальные девушки, хотела я сказать. Особенно знатные.

Уна оскорблённо вскинула голову. Разве у Отражений принято бить лежачего? Разве Индрис не видит, что она делает такой выбор совсем не из страха и не ради своего удовольствия?

– Между прочим, госпожа волшебница…

– Между прочим, нечего звать меня «госпожой», – с милой бестактностью перебила Индрис. – Тут вроде бы нет Вашей матушки (и слава Порядку)… Между прочим, есть другой выход, Уна. Большая жертва, между прочим. – (Она вздохнула – как показалось Уне, с наигранным кокетством). – Но я готова пойти на неё ради Вас. Учиться магии можно не только в Долине, знаете ли. Это вызовет кучу трудностей и неудобств, но раз уж нам не сломить Вашу фамильную твердолобость… – (Задумчиво помолчав, Индрис протянула ей руку). – В общем, я попрошу у леди Моры позволения остаться здесь, хотя бы на пару месяцев, и поучить Вас самой. И сообщить в Долину – чтобы позже Вам подобрали более подходящего наставника… Нельзя оставлять всё вот так, клянусь витражами. Вы любите витражи, Уна? – (Новая быстрая улыбка). – Я их обожаю… Они украшают жизнь. Как и магия. Ну и что, долго мне ещё стоять с протянутой рукой, будто нищенке? Союз?

После колебания (очень короткого) Уна пожала смуглую ладошку. Она была маленькой и шершавой, но тёплой – такой тёплой, что хотелось не отпускать.

– Союз.

***

Той ночью Уна уснула поздно, взбудораженная семейным скандалом, который за ужином подняла мать. Она давно не видела прелестную леди Мору такой разгневанной. Да что там «разгневанной» – мелко дрожащей от злости, не аристократично раскрасневшейся. Жуткое зрелище – особенно по контрасту с Индрис, которая оставалась спокойной, как скала; лишь серые глаза отдавали грозой. Колдунья благоразумно удалила от общего стола своего непоседливого сына (Уна боялась даже предположить, чем он занимается один, в тесной гостевой спаленке в южной башне; должно быть, рушит заклятиями и вновь собирает мебель семейства Тоури) и громила мать взвешенными, краткими доводами. Живая и гибкая, как кошка, тут Индрис напоминала скорее гладь своего зеркала. С той же безучастностью она немо, одними глазами, попросила Уну уйти, когда спор зашёл слишком далеко.

Уна встала (в тишине трапезной залы оглушительно скрипнул стул), и мать обожгла её взглядом, описать который можно разве что на миншийском или кезоррианском. Родной язык всегда казался Уне слишком прямолинейным и скованным, тем более – в такие мгновения. Она искренне верила в правоту – и свою, и Индрис, – но ей почему-то остро захотелось исчезнуть, обратившись в облачко пара.