Красавица - Рене Ахдие

– …поощряет безнравственное поведение, которое не потерпят под ее крышей, – закончила за нее Селина раздраженно. – Знаю. Я слышала.

– Тогда зачем рисковать? – Анабель откинула локон кудрявых рыжих волос с лица. – Я лишь беспокоюсь, что может с тобой случиться, если тебя поймают.

– Я думала, ты устала от скукоты, – заметила Пиппа.

Селина улыбнулась, мысленно благодаря подругу, сгладившую напряженный момент.

– И хочешь встретить крепкого юного джентльмена, – добавила она.

– И, по моим представлениям, ему даже необязательно быть юным, – подвела итог Пиппа.

– Или джентльменом, – закончила Селина.

– О, вы отвратительные! – Анабель покраснела, крестясь. – Этого уже достаточно, чтобы я все рассказала в церкви.

Селина притворилась растерянной, вскинув свои черные брови.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Не веди себя как маленькая курочка, которая никогда не сбегала. Не рядом со мной, мадемуазель Руссо. – Ее взгляд переместился на грудь Селины. – И уж точно не с этим богатством.

– Чего? – Селина моргнула.

– Не притворяйся невинной, – перевела Пиппа, смеясь.

– А при чем тут мое… богатство?

Пиппа прикусила губу.

– Это была шутка, дорогая. Ты ведь знаешь, что у тебя прекрасная фигура. – Она похлопала Селину по руке, точно ребенка. Это раздражало Селину. – Не обижайся. Тебя наградили этим.

Наградили?

Они думают, ее фигура – это награда? Нелепость этой идеи чуть не заставила Селину залиться смехом. Когда-то она любила свое тело за красоту и упругость. Но те времена прошли. Она бы многое отдала, чтобы быть тонкой и гибкой, как Анабель. Награда, о которой судачили теперь девушки, не принесла Селине ничего, кроме проблем.

И из-за этих проблем она теперь уж точно не невинная.

Щеки Селины налились румянцем. Внутри у нее все разгоралось, стремительно, горячо, будто – даже в шутку – эти две девушки могли увидеть правду, которую она старательно скрывала каждый день. Худшая часть ее прошлого всплыла на поверхность сознания. Кровь затмила глаза, запах теплой меди ударил в нос, пожирая свет.

Но это абсурдно. Как Пиппа и Анабель могли узнать, что она натворила? Из-за чего сбежала из дома пять недель назад? Селина усилием воли заставила себя успокоиться.

Они не могли. Никто не знает. И не узнает, если она не расскажет.

«Тебя зовут Марселина Беатрис Руссо. Это все, что остальным нужно о тебе знать».

– Я ни за что не стану притворяться невинной, – подмигнула Селина и очаровательно улыбнулась. – Мне не идет.

Мальволио

Анабель предала Селину во время ужина, спустя едва ли час после того, как они вернулись в монастырь. Матери-настоятельнице потребовалась всего секунда, чтобы выведать правду у говорливой девчонки. Как только Анабель сообщила собравшимся юным девушкам, что вышитые Селиной платки выкупили все разом, монахиня с пронзительными, как у сокола, глазами потребовала объяснений.

Увы, Анабель оказалась ужасной лгуньей. После всех тех историй о шотландцах, которые слышала Селина, она была очень разочарована, что единственный представитель этого народа, которого она повстречала, оказался таким ужасным сказителем.

Теперь Селина любовалась стенами кабинета матери-настоятельницы, пока ее порция ужина, состоящая из пресного рагу, остывала на кухонном столе. Она огляделась по сторонам, ища, чем отвлечься. Все это время пыталась придумать правдоподобную ложь, из-за которой ей бы разрешили бродить по улицам города ночью.

Сколько же никому не нужного драматизма.

Почему все, с кем сталкивалась Селина, пытались научить ее жизни?

Пиппа виновато сидела рядом, заламывая руки, как героиня поучительной сказки. Селина сделала глубокий вдох, понимая, что на Филиппу Монтроуз не стоит рассчитывать, если дело касается обмана. Пиппа просто-напросто была слишком добродетельной. Эту истину признавали все, кто жил в монастыре, даже сами монахини: Пиппа Монтроуз надежная и послушная. Ничего общего с импульсивной Селиной Руссо.

Зачем вообще Пиппу вызвали сюда? Она не была ни в чем виновата. Ее присутствие должно было подчеркнуть неприемлемость поведения Селины? Или они хотят убедить и Пиппу тоже предать ее?

Помрачнев, Селина опять оглядела комнату. На одной стене висел огромный деревянный крест, дарованный одной из старейших испанских семей Нового Орлеана, живущих здесь с тех времен, когда французы еще не захватили портовый город в свою власть. За приоткрытыми ставнями бледный свет вечернего солнца озарял окрестности монастыря.

Если бы только можно было распахнуть окно настежь и позволить свету озарять кривой пол. Может, это оживило бы угрюмую атмосферу. На второй день своего пребывания здесь Селина пыталась открыть окно, однако через десять минут ее отругали; монастырские окна всегда оставались закрытыми, это помогало поддерживать чувство уединенности.

Как будто здесь может быть иначе.

Дверь со скрипом отворилась. Пиппа выпрямила спину в ту же секунду, как Селина опустила плечи. Еще до того, как мать-настоятельница перешагнула через порог, ее шерстяное черное одеяние сообщило о ее присутствии, запах ланолина и лекарственных масел, которыми она смазывала обветренные руки перед сном, разнесся по комнате.

Смесь двух запахов напоминала мокрого пса в стоге сена.

Как только дверь закрылась, морщинки вокруг рта матери-настоятельницы стали еще заметнее. Она замерла, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, а затем сердито уставилась сверху вниз на девушек. Очевидно, пытаясь напугать одним лишь своим видом, как делали тираны в древности.

Хотя это и было совершенно неприемлемо, Селина едва сдержала улыбку. Ситуация казалась ей до крайности абсурдной. Меньше пяти недель назад она была подмастерьем у одной из лучших couturi? res в Париже. У женщины, чьи частые крики заставляли хрусталь на люстрах дребезжать. Настоящая угнетательница, которая постоянно рвала работы Селины на мелкие лоскуточки – прямо у той на глазах, если хотя бы один стежок был не на месте.

А эта тираничная монашка, всплеснув руками, полагает, что может внушить страх?

Как сказала бы Пиппа, ни черта подобного.

Тихий смешок сорвался с губ Селины. Пиппа стукнула носком по ножке ее стула в ответ.

И почему у матери-настоятельницы такие натруженные руки? Может, она делала какую-то тайную работу во тьме своей кельи. Может, рисовала. Или создавала скульптуры. А что, если она тайком писала стихи по ночам? Еще лучше, если она писала что-то непристойное или произведения с провокационным смыслом, как Мальволио в «Двенадцатой ночи».