Огонь блаженной Серафимы - Татьяна Коростышевская

– Мне-то уж точно нет.

– А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.

– Не помню, – отрезала нянька, – может, под венец тебя с ним благословляла?

– Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.

– Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…

– А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?

– Про это как раз помню.

– Тоже переменилась? Тогда – «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель! »

– Ты, дитятко, одно уясни, – строго сказала Маняша, – нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.

– А Зорин…

– А Зорин твой – служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович – мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.

Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», – прочла я появившиеся на белой простыне буквы.

Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна.

Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта…

– Отправил ценителей прекрасного на фильму? – Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. – Митрофана куда подевал?

– Домой отпустил, присутственное время давно закончилось.

– Мамаев Гелю до дома сопроводит?

– Ну хоть здесь свой контроль ослабь, – улыбнулся Зорин. – Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала.

– Понятно. – Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору.

Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку.

– Злой ты, мужик, Зорин, – отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, – ни слова от тебя приятного, ни улыбки.

– Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал?

Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол.

– Не расслабляйся, интриган, – сказал Иван. – Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась?

– Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. – Крестовский щелкнул по чернильнице. – Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами.

– Боюсь, что с фейерверком. – Зорин поморщился. – Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает.

– Ох!

– Вот тебе и ох.

– Дрогнуло ретивое? – подмигнул Крестовский другу. – А знаешь, ее приезд нам может на руку оказаться. Эх, жаль, блаженный Гуннар сновидчества барышню лишил, можно было бы попытаться в сон ее призвать, разведать подробности Брютовых интересов.

– Лишил?

– На время вакаций всенепременно. Когда меня удостоили аудиенцией в первый, он же последний, раз, господин Артемидор пообещал, что использовать сновидчество для мелочных наших дел не позволит. А эта безумная порода мелочными все человеческие дела мнит.

– Это хорошо, – решил Зорин, – даже замечательно.

– Но лишает нас шпиона в тайном приказе.

– Так сами, Семен Аристархович, справляйтесь.

– Куда уж мне, придержу канцлера, пока ты землю носом роешь, и то хлеб. Эх, Ванька, спровоцировать бы эту братию, чтоб высунулись, чтоб эффектно дело представить!

– Хорошо, – сказал Зорин, будто решившись на что-то. – Будут тебе эффекты.

Глава вторая,

в коей проходит первое заседание клуба не желающих опеки, а второе прерывается наидосаднейшим образом

Д? вушка начинаетъ вы? зжать въ светъ въ возрасте отъ 16 до 20 л? тъ, смотря по ея развитiю и также по н? которымъ обстоятельствамъ, относящимся къ ея матери и старшимъ сестрамъ.

    Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.

    1890 г. , Санкт-Петербург

Фильма мне не понравилась абсолютно. Глупости какие! Она, вся такая воздушная блондинка в кудряшках, он страстный неклюд. Она томилась в отчем доме, он ее похитил, она томилась уже у него, в цепях, на бархатных подушках. Он тоже томился, но страстно. Ни скачек, ни погонь, ни револьверных выстрелов. Некого господина в бакенбардах, что явился деву спасать, неклюд заколол первым же шпажным ударом и возвратился к томлениям.

– Экая лабуда, – сообщила Геля, когда мы среди прочей публики покидали по окончании фильмотеатр.

– А дамам нравится. – Мамаев улыбнулся какой-то зареванной девице. – Небось Бесника нашего теперь во снах видеть будут.

На слове «сны» я внутренне напряглась, а потом припомнила, что видала актера Беса раньше, именно что в женских фантазиях, знамо не в своих. Эх, многое бы я сейчас отдала за свой личный сон.

– Извозчика кликни, – попросила я няньку и принялась прощаться.

И так времени потеряно много. Вместо того чтоб с Маняшей безнадзорно беседовать, сначала знакомствами отвлеклась, а после… Хотя в манипуляциях господина Брюта вины моей нет, кориться не собираюсь.

Дружелюбный Эльдар Давидович зазывал в «Кафе-глясе», но я отказалась, сославшись на дорожную усталость.

– Серафима Карповна, – шепнул чародей, склоняясь к ручке с поцелуем, – чародеек вашего уровня я прежде не встречал.

Приятный комплимент. И прикосновение было приятным, я чувствовала горячие искорки, что засветились между нами. Интересно, а жена у господина Мамаева есть? Не для себя интересно, ну, то есть, вовсе не от желания это место погреть. Просто если Эльдар холост, то как он справляется с жаром, которым наполняет его естество чародейская сила?

Маняша уже вовсю командовала сугробом на облучке коляски, под сугробом был извозчик, но наружу торчали лишь руки с поводьями.