Чисто летнее преступление - Агата Кристи

– Простите, что вы сказали? – вслух сказал он Клоду Уикэму.

Композитор, который обожал звуки собственного голоса, начал все сначала.

– Россия, – сказал он, – это единственная страна в мире, которой стоит интересоваться. Они постоянно экспериментируют. Если хотите – экспериментируют с жизнью и смертью. Потрясающе! – Одной рукой он запихнул в рот сэндвич, а другой добавил туда же кусочек шоколадного эклера, который держал кончиками пальцев. – Возьмите, например, русский балет, – сказал он с полным ртом, и, вспомнив, что хозяйка дома русская, он повернулся к ней: а что она думает о русском балете?

Было очевидно, что этот вопрос – просто прелюдия к самому главному, к тому, что сам Клод Уикэм думает о русском балете, но ее ответ прозвучал столь неожиданно, что полностью сбил говорившего с толку.

– Я никогда его не видела.

– Что? – Уикэм уставился на нее, открыв рот. – Но не могли же вы…

– Дело в том, что до замужества я сама танцевала… – Ее голос был таким же спокойным и лишенным эмоций, как и всегда. – Так что…

– Она досыта наелась этими танцами, – заключил ее муж.

– Танцы, – женщина пожала плечами. – Я знаю все их тайны, и они меня больше не интересуют.

– Ах вот как!

Клоду понадобилось какое-то время, чтобы былой апломб вернулся к нему. Он замолчал.

– Кстати, о жизнях, – вступил мистер Саттерсуэйт, – и экспериментах над ними. Эти эксперименты дорого достались русской нации.

Клод Уикэм резко обернулся к нему.

– Я знаю, что вы собираетесь сказать, – воскликнул он. – Харсанова! Бессмертная и единственная в своем роде Харсанова! Вы видели ее в танце?

– Трижды, – ответил мистер Саттерсуэйт. – Дважды в Париже и один раз в Лондоне. Этого я не забуду никогда. – Он говорил благоговейным голосом.

– Я тоже видел ее, – сказал Клод Уикэм. – Мне было десять лет. Меня взял с собой дядя. Боже! Это было совершенно незабываемо! – Он яростно бросил кусочек булки в клумбу.

– В Берлинском музее есть ее статуэтка, – продолжил свой рассказ мистер Саттерсуэйт. – Совершенно потрясающая. Это впечатление хрупкости, как будто вы можете сломать ее ногтем большого пальца. Я видел ее в роли Коломбины, в «Лебеде» и «Умирающей нимфе». – Он замолчал и покачал головой. – Она была гениальна. Пройдет немало лет, прежде чем родится ей подобная. И она ведь была еще очень молода. И вот – так глупо и бессмысленно погибла в самом начале революции…

– Идиоты! Дикари! Сумасшедшие! – выкрикнул Клод Уикэм и поперхнулся чаем.

– Я училась с Харсановой, – сказала миссис Денман, – и хорошо ее помню.

– Она была потрясающа? – спросил мистер Саттерсуэйт.

– Да, она была потрясающа, – быстро ответила хозяйка дома.

Наконец Клод Уикэм ушел, и Джон Денман выдохнул с большим облегчением, на что его жена рассмеялась.

– Я знаю, что вы сейчас думаете, – кивнул мистер Саттерсуэйт, – но этот мальчик пишет настоящую музыку.

– Пожалуй, я соглашусь с вами, – заметил Денман.

– Можете не сомневаться. А вот сколько это будет продолжаться – этого никто не скажет.

– Вы хотите сказать, что… – Денман с любопытством взглянул на мистера Саттерсуэйта.

– Я хочу сказать, что успех пришел к нему очень рано. А это всегда опасно. Очень опасно. – Он взглянул на мистера Кина. – Вы не согласны со мной?

– Вы всегда правы, – ответил тот.

– Давайте пройдем наверх, ко мне, – предложила миссис Денман. – Там будет поприятнее.

Она прошла вперед, и они последовали за нею. У мистера Саттерсуэйта перехватило дыхание, когда он увидел китайскую ширму. Подняв глаза, он увидел, что миссис Денман наблюдает за ним.

– Так что же, человек, который всегда прав, – сказала она, медленно кивая головой, – что вы можете сказать о моей ширме?

Он почувствовал в ее словах вызов и ответил сбивчиво, слегка запинаясь:

– Что здесь скажешь – она прекрасна. Более того, она уникальна.

– Вы правы. – Денман подошел и встал у него за спиной. – Мы купили ее вскоре после того, как поженились. Заплатили за нее десятую часть ее реальной стоимости, но даже это было для нас неподъемной суммой. Целый год мы отказывали себе во всем – помнишь, Анна?

– Да, – ответила миссис Денман, – помню.

– Честно говоря, мы не могли позволить себе такую покупку, и уж точно не в то время. Сейчас совсем другое дело! Недавно у «Кристи» продавались очень неплохие китайские лаковые предметы. Как раз то, что необходимо для того, чтобы эта комната стала идеальной. Здесь должны быть только китайские вещи – все остальное на выброс. Так вы можете себе представить, Саттерсуэйт? Моя жена и слышать об этом не хочет.

– Мне эта комната нравится такой, какая она есть, – заметила миссис Денман.

На лице у нее появилось странное выражение. Мистер Саттерсуэйт снова почувствовал себя так, как будто ему бросили вызов и победили. Он оглянулся вокруг и впервые заметил, что в комнате нет ни одной личной вещи: ни фотографий, ни цветов, ни безделушек. В ней не было ничего женского. Если отбросить не совместимую с другой мебелью ширму, то комната вполне могла сойти за образец обстановки в большом мебельном магазине.

Мистер Саттерсуэйт заметил, что женщина улыбается, глядя на него.

– Послушайте, – начала она, наклонившись вперед. На какой-то момент миссис Денман стала гораздо больше похожа на иностранку, чем на англичанку. – Я попытаюсь объяснить, потому что, мне кажется, вы поймете. Мы купили ширму, заплатив за нее не только деньгами, но и нашей любовью. Любовью к ней, потому что она прекрасна и уникальна, и нам пришлось отказаться от других, гораздо более нужных вещей, которые нам действительно были необходимы. А все остальные китайские вещи, о которых говорит мой муж, мы можем просто купить за деньги, и нам не надо вкладывать в них частичку себя.

Мистер Денман рассмеялся.

– Делай, как ты считаешь нужным, – сказал он, однако в его голосе слышалось раздражение. – Но этот английский антураж здесь совсем не смотрится. Это хорошие вещи, надежные, оригинальные, не поддельные, но – обычные. Простой и ничем не примечательный Хеппелуайт.