Жили люди как всегда - Александра Николаенко

Потому и писателем стал. Так сказать, общечеловеческим стоном, выраженным буквально. Дескать, посмотри же, Господи, что творим Твоим именем. Пятьдесят рублей нарезной!

Стал писателем наш Федор Михайлович, голосом совести, из народа к Царю небесному делегатом. Составлял романы-петиции, предлагал раскрыть карты. Мол, скажите нам наконец, есть ли Вы, и если есть, то какая Ваша программа и тактика, и куда нас ведете, и когда предпримете меры против нашего невежества и бесправия, нищеты и Вашего гнета. Это значит, хотел, чтобы Тот, кто Себе на народном горбу устроил царство небесное, объяснил, почему Ему так удобней. Я же, скромным моим разумением, так считаю: кто у власти взял трон, ни за что своей волей его не отдаст и к нам не спустится. Я бы тоже к нам сюда не спустился, будь на то моя воля. И не стал бы я в шесть вставать, чтоб на проходной ровно в семь. Так что, думаю, Бог-то есть и власть его надо мной, потому что все делаю против воли: и родился без своего желания, и помру.

Четыре романа-петиции издал наш Федор Михайлович, в том числе написал роман-петицию «Книга жалоб и предложений». В этих «жалобах-предложениях» всю жизнь нашу пунктами о несправедливостях изложил и издал за свои же деньги. Большим тиражом издал, до сих пор на книжных прилавках стоят. Не читают, не покупают. И не потому, я думаю, что им дорого или читатели извелись, но, как говорится, что же правды всем миром искать, когда она в сердце? Так, писал для народа, и для Господа Бога о народе писал, писал-писал, да и спился.

С тем молчим мы третий день уже как. Его светлой памяти. Умереть готовы всем отделом за наше право молчания. Потому что право голоса хоть и есть у нас, а ничего оно не дает; если что и меняет, то только к худшему. А зачем нам эти изменения к худшему, когда нам и так худо? ! Если есть что сказать – молчи, вот в чем наша верная тактика. Если ж кто сорвется из нас, есть на этот случай моей супругой данные яблоки. Или чай заварим и пьем с вареньем. Оно сладкое, во рту вязнет, и такое потом ощущение сытное, будто высказался дотла.

Но, однако, предчувствуя полное истощение, не боясь, что сорвемся, ибо не даст сорваться товарищ товарищу, понимая, что от молчания далее сил не будет нам уже говорить, решились сказать, с чем молчим и будем молчать до конца.

С тем молчим мы, чтоб быть услышаны. Светлой памяти нашего Федора Михайловича. Помянуть, почтить и продолжить.

Жертва жизни

Может, это две женщины? Или все же одна она, а я разен? Потому что день один она молча пропускает меня, а другой даже выйти без объяснения не дает.

Поздоровался с ней сегодня при выходе, может, думаю, обратно когда пойду, то она признает меня, раз я уже выходил, пустит без вопросов своих. Не пустила. Стальная женщина. Каждая консьержка может управлять государством в этой стране. Книгу, что ли, ей подарить? Чтобы знала, что я писатель…

    Ф. М. Булкин

В этот страшный час, вопиющий к отмщению, взглянем горькой правде в глаза! Сегодня нам предстоит проститься с еще одной бессмысленной жертвой. Но! Чья это жертва? Кто убийца?

Бочка вместительна, однако последняя капля способна переполнить чашу терпения. Так пусть же убитый наш станет этой последней каплей. Или так и не отважимся мы никогда признать убийцей убийцу? Вот оно, перед нами: преступленье без наказания, очевидное доказательство, его последний итог. Вот лежит перед нами Николай наш Иванович и бессилен спросить: «За что? » Так спросимте же мы за него: «Что он сделал? В чем виноват? »

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ни на один из вопросов заданных о причинах, целях и замысле произошедшего ответа мы не услышим. Это молчание без всяких слов красноречиво свидетельствует, что происходящему оправдания нет. Нет, не было и не будет. Ибо цели, если и есть они, то заведомо бесчеловечны, антигуманны.

Это есть:

Пренебрежение общечеловеческими и семейными ценностями. Планами и правами. Правом на выбор, отдых и труд, свободу передвижения, образования, здравоохранения. Свободу личности. Сие есть преступный умысел, направленный против всего человечества, где убийство стало средством продолжения жизни.

Здесь уместным будет остановиться на мнениях, характеризующих происходящее как нечто осмысленное, перспективное и прекрасное. Нет и нет, товарищи. Нет и нет. Неосмысленное, бесперспективное. Если только не назвать для всех нас прекрасною перспективою данный итог. Ни один убийца за всю историю человечества не был так бесчеловечно жесток, изворотлив, хитер, равнодушен к бесчисленным жертвам своим как в их совокупности, так и к отдельно взятому человеку. Так кто же этот убийца? Скажем ли наконец? Наберемся ли смелости?

Вот лежит он, жертва преступленья очевидного, страшного, жертва невинная, агнец на алтаре. Вот лежит он, жертва неравной борьбы, проигравший и обездвиженный, указуя безмолвием своим на убийцу. Вот он, жертва больших надежд, обещаний липовых, очков розовых, радужных перспектив, несчастный наш Николай Иванович! .. Жертва жизни.

Божий раб

Выбор дан нам, и сказано у пророка: «Можешь сам для себя избрать, ибо это дано тебе», – что, как понимаю я, есть свобода воли. В Священном же Писании сказано: «Ни волос без воли Его», где «волосы», видимо, говорится иносказательно, а имеются в виду мои дни.

Если б дни свои либо волосы я бы волею своей выбирал, увеличил бы количество и того и другого. Но я лыс давно. И дни мои сочтены.

Разъясните же кто-нибудь сей парадокс? Потому что тут, как понимаю я, либо есть, либо нету выбора у меня. Мне в редакции посоветовали средство хорошее от облысения, я купил, подешевле, правда, выбрал, втираю теперь. Вот и вся моя воля.

Однако… нужно будет все-таки подарить этой женщине книгу мою. Подарю! Потом подарю… Лучше просто буду с книгой мимо ходить… Она спросит: «Книги читаете? » А я ей: «Пишу». Небрежно эдак скажу… И вообще, да ну ее к лешему!

    Ф. М. Булкин

Кот Вахтерова был красивый, оранжевой масти, десять лет тому попрошайкой на грани отчаянья взятый из жалости в зиму студеную с улицы. Привитый, лоснящийся, с бакенбардами, вскормленный свежим мясом, рыбой, сметаной и молоком, вынужденно кастрированный из соображений безопасности и страха, что природным зовом будет метить мебель или выпрыгнет из окна. А этаж у Вахтерова был не первый.