Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра - Патрик Ротфусс

– Тетенька, дайте денежку! – Я протянул руку и сделал так, чтобы она слегка дрожала. Голос у меня тоже слегка дрожал. – Ну пожалуйста!

Я изо всех сил старался выглядеть таким маленьким и несчастным, каким я себя чувствовал. Я переминался с ноги на ногу на тонком сером снегу.

– Ах, бедный крошка! – вздохнула она так тихо, что я едва услышал. И принялась возиться с подвешенным к поясу кошельком, то ли не в силах оторвать от меня взгляд, то ли не желая отводить глаза. Наконец она заглянула в кошелек и что-то достала. Она вложила это мне в руку, и я почувствовал холодную, обнадеживающую тяжесть монеты.

– Спасибо, сударыня! – машинально ответил я. Опустив взгляд, я увидел, как сквозь пальцы блеснуло серебро. Разжав кулак, я увидел серебряный пенни. Целый серебряный пенни!

Я разинул рот. За серебряный пенни давали десять медных или пятьдесят железных. Да что там: за эти деньги можно было ложиться спать сытым каждый вечер в течение полмесяца! За железный пенни можно было переночевать на полу в «Багровом глазе», за два – у очага, возле углей после вечерней топки. Можно было купить тряпичное одеяло, спрятать его на крыше и греться под ним всю зиму!

Я поднял взгляд на девушку. Та по-прежнему смотрела на меня жалостливо. Она не могла знать, что значат для меня эти деньги.

– Благодарю вас, леди! – голос у меня сорвался. Мне вспомнилась одна из фраз, которые мы произносили, когда я жил в труппе: – Пусть все ваши истории будут счастливыми, а все пути – ровными и быстрыми!

Она улыбнулась мне и, кажется, хотела что-то сказать, но у меня возникло странное ощущение в затылке. Как будто кто-то за мной следил. На улице либо быстро привыкаешь чувствовать такие вещи, либо жизнь твоя будет жалкой и короткой.

Я оглянулся – и увидел лавочника, который о чем-то разговаривал со стражником, указывая в мою сторону. Это был не какой-нибудь приморский стражник. Этот был чисто выбрит, с отменной выправкой. На нем была черная кожаная куртка с металлическими заклепками, а в руке – окованная медью дубинка длиной в его руку. До меня долетели обрывки того, что говорил лавочник:

– …Клиентов распугивать! Кто станет покупать шоколад, когда… – он снова указал в мою сторону и сказал что-то, чего я не расслышал. – …Вам уплачено? То-то. Может быть, мне следует сообщить…

Стражник повернул голову и посмотрел в мою сторону. Я перехватил его взгляд – и кинулся бежать.

Я бросился в первый попавшийся переулок. Мои тонкие туфли скользили на снежке, припорошившем мостовую. Я услышал за спиной топот тяжелых сапог и свернул в другой переулок, отходивший в сторону от первого.

Грудь жгло огнем. Я озирался, ища, куда бы деться, где бы спрятаться. Но этой части города я не знал. Тут не было ни куч мусора, в которые можно забиться, ни сгоревших домов, через которые можно прошмыгнуть. Я почувствовал, как острый кусок замерзшего щебня рассек тонкую подметку. Ступню пронзила боль, но я заставил себя бежать дальше.

После третьего поворота я очутился в тупике. Я успел наполовину вскарабкаться на стену, когда чья-то рука ухватила меня за щиколотку и стянула вниз.

Я ударился головой о мостовую, и мир вокруг поплыл. Стражник поднял меня с земли, держа за запястье и за волосы.

– Что, самый умный, да? – пропыхтел стражник. Его дыхание обжигало мне лицо. От него пахло дубленой кожей и потом. – А ведь уже большой, мог бы и знать, что драпать без толку!

Он сердито меня встряхнул и выкрутил мне волосы. Я вскрикнул, переулок вокруг накренился.

Стражник грубо притиснул меня к стенке:

– Мог бы и знать, что в Нагорье шляться не надо! – Он тряханул меня. – Ты что, тупой, что ли?

– Н-нет, – бестолково ответил я, ощутив свободной рукой холодную стенку. – Нет…

Мой ответ его, похоже, взбесил.

– Ах, нет? ! – рявкнул он. – У меня из-за тебя неприятности, парень! Того гляди жалобу накатают! Раз ты не тупой, значит, надо тебя проучить!

Он развернул меня и швырнул на землю. Я поскользнулся на грязном снегу переулка. Ударился локтем о землю, рука враз онемела. Кулак, сжимавший целый месяц еды, и теплые одеяла, и сухую обувь, разжался. Что-то драгоценное отлетело прочь и упало даже без звона, ударившись о землю.

А я и не заметил. Дубинка со свистом рассекла воздух и обрушилась мне на ногу.

– Не ходи в Нагорье, понял? – рычал стражник. Дубинка обрушилась на меня снова, на этот раз – поперек лопаток. – Дальше Пустой улицы вам, шлюхиным сынам, ходить заказано, понял, ты?

Он хлестнул меня по щеке обратной стороной кисти, я почувствовал вкус крови, голова мотнулась по занесенной снегом булыжной мостовой.

Я свернулся клубочком, а он шипел на меня:

– И имей в виду: Мельничная улица и Мельничный рынок – это все мой участок, так что ты! сюда! никогда! больше! не суйся! – Каждое слово сопровождалось ударом дубинки. – Понял?

Я лежал и трясся на развороченном снегу, надеясь, что это все. Что он теперь уйдет.

– Понял, ты?

Он пнул меня в живот, и я почувствовал, как внутри у меня что-то оборвалось.

Я вскрикнул и, должно быть, что-то пробормотал. Видя, что я не встаю, он пнул меня снова, потом ушел.

Наверное, я потерял сознание или некоторое время лежал в забытьи. Когда я, наконец, очнулся, уже смеркалось. Я промерз до мозга костей. Я долго ползал по грязному снегу и отсыревшему мусору, нащупывая серебряный пенни. Пальцы так онемели от холода, что почти не двигались.

Один глаз у меня заплыл, и во рту стоял вкус крови, но я все равно искал, пока не угасли последние отсветы заката. И даже после того как переулок утонул в непроглядной тьме, я все просеивал снег сквозь пальцы, хотя в глубине души и знал, что руки у меня настолько онемели, что я не нащупаю монету, даже если она мне и попадется.

Я по стеночке поднялся на ноги и побрел прочь. Шел я медленно, из-за ушибленной ноги. На каждом шагу ногу пронзала боль, и я хватался за стены, чтобы не переносить вес на нее.