Пальмы, солнце, алый снег - Анна Литвинова

Но когда папа подвел сына к симпатичной полненькой женщине – она держала в руках табличку с надписью «Первый «А», и подле нее уже крутилось с десяток новоиспеченных, взбудораженных первоклашек, – разразилась катастрофа.

Едва папа успел сказать, что вот, так и так, я привел вашего ученика Антона Нечаева, как к ним подлетела не очень молодая и совсем неопрятная женщина, но при этом ярко размалеванная, с вызывающе черными бровями и пунцовой помадой на губах. У Антоши (не зря он все-таки воспитывался в интеллигентной семье) мелькнуло безошибочное: «Уборщица. Или вахтерша. Что, интересно, ей тут надо? »

Мальчик инстинктивно подался назад – от самозваной тетки нестерпимо несло резкими духами, – а учительница строго обратилась к незваной гостье: «Что вы, женщина, хотели? » И только папа никак не отреагировал на явление неприятной тетки. Он просто молча стоял и по-прежнему сжимал руку сына, и лицо его заливала совсем неуместная в солнечный день бледность. А женщина между тем схватила Антошу за вторую руку и неприятным фальцетом заголосила: «Мальчик мой! Сыночек! Кровинушка! » Ее рука, в отличие от папиной, прохладной и сильной, оказалась неприятно шершавой и влажной.

– Вы кто? – испуганно прошептал Антон.

– Господи! Сынушка! Не узнал! Да я ведь мама твоя, родная мамка! Наконец нашла тебя! Нашла!

– Оля-ля-ля! – неожиданно для строгой учительницы отреагировала начальница первого «А».

А папа, наконец вышедший из ступора, презрительно спросил:

– Долго, Зиночка, думала? Все, наверное, крошечные мозги напрягала?

– Чего? Чего ты несешь? – ощерилась женщина.

Антон увидел: в ее рту часть зубов – мутно-золотые, а других нету вовсе.

Но папа ответил не ей, а сыну, и голос его стал не теплым, как было, когда отец вел его в школу, а абсолютно – и традиционно – ледяным:

– Ты, Антон, давно спрашивал, где твоя мама. Так вот она, во всей своей красе. Знакомься.

Отец усмехнулся недоброй ухмылкой. А мать (мама? Фея? !) не почувствовала насмешки в папином голосе и широко раскинула руки навстречу сыну:

– Антошенька! Зайчик мой! Обними меня, лапонька!

Антоновы одноклассники с интересом наблюдали за мизансценой. Девчонки жадно прислушивались к разговору. А Антон в ужасе смотрел на вдруг обретенную мать, кривился от ее тяжелого дыхания и едва сдерживался, чтобы не заплакать.

…И уже на первой в его жизни школьной переменке он узнал, что такое злые насмешки одноклассников, потому что мальчишки обступили его со всех сторон и принялись скандировать: «У Нечаева мать – алкашка! » И это было вдвойне, втройне обидней, потому что школа, куда зачислили Антона, как особо подчеркивали его интеллигентные родственники, считалась элитной. Здесь учились сплошь отпрыски депутатов, ученых, артистов, владельцев первых в стране частных предприятий и прочих сливок, так что мать-алкашка, безусловно, выходила отличным поводом для дразнилок.

А дома к его ужасному настроению еще и бабушка с дедом добавили – они даже не стали расспрашивать, как прошел первый школьный день. А тут же стали интересоваться, рад ли Антон тому, что наконец обрел мать.

– Вы же мне говорили, что она умерла! – укорил их мальчик.

– А разве нет? – холодно поинтересовался дед.

А бабушка услужливо пояснила:

– Мы имели в виду: разве эту дрянь можно считать человеческим существом?

– Я понял… – грустно вздохнул Антоша. И жалобно, будто не школьник уже, а робкий детсадовец, всхлипнул: – И что же мне теперь делать?

– Как – что? Ликовать. Что сбылась наконец твоя мечта, – предложил дед.

А бабушка еще хлеще завернула:

– А хочешь… можешь даже к ней переехать. Насовсем. Представляю, в каком притоне она живет.

Антон мгновенно вспомнил нечистую одежду матери, ее странный, тревожный и влажный взгляд, неприятные ярко-желтые волосы и яростно замотал головой:

– Я не хочу к ней!

Дед с бабкой переглянулись. Им, кажется, был приятен его искренний испуг.

– Не волнуйся. Никто тебя к ней не гонит, – снисходительно успокоил дед.

– А можно… можно сделать так, – тут же бросился в атаку Антон, – чтобы она больше вообще ко мне не подходила?

– Быстро же ты к ней остыл, – вновь усмехнулся дед.

А бабуля пояснила:

– Видишь ли, Антоша… Мы, к моему безусловному сожалению, живем в излишне свободной стране. И запретить твоей матери ничего не можем. Не хотела она тебя раньше видеть, не хотела воспитывать – и заставить ее мы не могли. А сейчас вдруг родительскими чувствами воспылала – тоже ее право. И запретить ей к тебе приближаться можно только по решению суда, а получать его долго и сложно. Да и то: решения эти все равно никто не выполняет.

– К нам домой мы ее, конечно, не пустим, – заверил внука дед. – Ну а во дворе… на улице… у школы… Нам, увы, охрана по статусу не положена. Так что личным телохранителем обеспечить тебя не можем.

И Антону вдруг представилось: темный вечер… тускло освещенный подъезд… а в проеме, возле лифта, его караулит она – такая долгожданная и, оказывается, совсем нелюбимая мать. Кидается к нему, хватает сильными и грязными руками за горло, запихивает в огромный, душный мешок…

Он не выдержал – заревел, хотя школьникам, конечно, реветь не положено, и плакал так горько, что даже строгий дед не пожалел для него собственного носового платка. А бабушка расщедрилась на утешения:

– Да ты, Антошенька, не волнуйся. Ты быстро ей надоешь, и она от тебя отстанет. Уже навсегда.

– А если не отстанет?

– Тогда будешь с ней общаться. Ничего не поделаешь.

– Нет, – с недетской твердостью отрезал Антоша. Вскинул голову и заявил: – Если она от меня не отстанет – я ее просто убью.

Бабка с дедом удивленно переглянулись, но ругать (обычно-то даже за слово «дурак» нотацию читали) не стали. Наоборот – дед его вроде подначил:

– Хорошая идея, мил-человек. Убивай. Мы только за.

– Чему ты учишь ребенка? – укорила его бабушка.

Но голос ее звучал без всякой укоризны, и глаза смеялись.

– …И тогда я понял: они меня одобряют. И я действительно ее когда-нибудь убью. – Нынешний, взрослый Антон широко улыбнулся.