Государево дело - Иван Оченков

Из уст главы Земского приказа, каждый день присутствующего по долгу службы на допросах с пристрастием, подобное мягкосердечие кажется невероятным. На самом деле Романов может, не моргнув глазом, отправить любого в застенок и там познакомить с богатейшим арсеналом заплечных дел мастеров. Но еще он прекрасно понимает, как опасно перегибать палку.

– Этого следовало ожидать, – прерываю я неначавшийся спор. – Крестим Дмитрия – страсти поутихнут.

– Если патриарх не подгадит, – ухмыляется в бороду Пушкарев.

– Ты о чем?

– В таком деле, как народишко волновать, разве без него обойдется? – вопросом на вопрос отвечает стрелецкий голова.

– Пусть попробует, – мрачнеет Романов.

– Ты лучше, Анисим Саввич, скажи, что в стрелецких слободах думают?

– По-всякому, государь. Тех, кто с тобой под Кальмаром бились да острожек у Чертопольских ворот от поляков обороняли, пустыми посулами с пути истинного не собьешь. Хотя, конечно, лучше было бы, коли Катарина Карловна веру нашу приняла.

– Сколько их осталось… – грустно качаю головой.

– Это верно, зато, почитай, все они теперь начальные люди. И всем известно, что они выбились оттого, что тебе верно служили. А потому, что бы ни случилось, стрельцы за тебя будут!

– Опять же, случись бунт или еще какая напасть, их же лавки да мастерские первыми и разграбят, – веско добавляет Романов.

– И это верно, – не отпирается Пушкарев, у которого несколько лавок по всей Москве и не только в ней.

– А ты что скажешь, Корнилий? – оборачиваюсь я к своему телохранителю.

Михальский, как обычно, держится в сторонке с безучастным видом, однако безразличие это напускное. Он все и всегда видит, знает и всегда оказывается в самой гуще событий.

– Я уверен, что патриарх что-то замышляет, но пока не могу сказать, что именно, – отвечает литвин.

– Почему так думаешь?

– За последнюю неделю он встречался со всеми сколько-нибудь знатными людьми в Москве. К кому-то ездил, но большинство сами навестили его подворье. По городу постоянно снуют его посыльные.

– Я понял. Продолжай в том же духе. Если случится что-то важное, дай мне знать.

– Об этом, ваше величество, могли бы мне не напоминать, – скупо улыбается телохранитель.

– А может, оно и к лучшему? – неожиданно спрашивает Вельяминов.

– Ты про что?

– Да как сказать, – задумывается окольничий. – Помнишь, когда в прошлый раз бунтовали, так всех воров разом и похватали! Телятевского, чтоб ему ни дна ни покрышки, сколь годов искали без толку? А тут сам объявился…

Едва договорив, Никита спохватывается, что в тот раз, помимо прочих, погибли мой воспитатель и Лизхен, и сконфуженно замолкает. Но слово не воробей и уже вылетело, так что все ждут моей реакции на его слова.

– Может, и так, – делаю я непроницаемое лицо.

Мне и на самом деле не слишком приятны эти воспоминания. Особенно гибель старого Фрица. Это была настоящая потеря. Да и Лизку тоже жаль, хотя она и сама виновата. Кой черт дернул ее покинуть хорошо охраняемый Кукуй и мотаться в карете по Москве? Но то, что сказал Вельяминов, тоже имеет смысл. Дать врагам проявить себя, а затем растоптать без всякой жалости… хотя нет, лучше до такого не доводить. Пока я размышляю над всем этим, окольничий несколько раз то бледнеет, то краснеет, но как загладить неловкость, не знает, и Пушкарев приходит старому приятелю на помощь.

– Государь, что с турецким послом удумал? – как бы невзначай спрашивает он.

– А сам как считаешь?

– Да как тебе сказать, надежа… Агаряне хоть и враги христианскому миру, однако для нас и ляхи ничуть не милее черта! Надо бы помочь султану. В том смысле, пока он и хан крымский будут с поляками ратиться, можно будет Литву пощипать.

– А «Вечный мир» как же?

– Не он первый, не он последний. К тому же они не раз уже потревожили наши границы нападениями своими. Так что поводов для драки у нас как скоморохов на ярмарке.

– Так это же казаки нападали?

– А нам-то что с того? Польского круля подданные, вот пусть и отвечает! И вообще, ты когда Саарему на шпагу брал, тебя не больно-то заботило, что Кристиан Датский о делах Юленшерны ни сном ни духом…

– Погоди, Анисим, – возразил стрелецкому голове Рюмин, – Дания от нас за морем, и королю ихнему до Руси не дотянуться. А по Мекленбургу ударить ему соседи не дадут. Ляхи же народ пакостный и не в пример ближе. А что черкасы [13 - Черкасы – одно из названий казаков. ] озоруют, так а воеводы наши на что? Слышно же, что не раз сии воры биты были за свои разбои.

– Погодите-ка, господа хорошие, – прерываю я их спор, – скажите лучше, как думаете: если султан пойдет с ляхами воевать, крымского хана с собой возьмет?

– Известное дело, – изумился дьяк. – Конечно, возьмет, как не взять!

– Стало быть, у нас на рубежах поспокойнее станет?

– Ненадолго, но станет.

Пока собравшиеся с удивлением ждут от меня продолжения, я расстилаю на столе карту и внимательно рассматриваю так называемое Дикое поле – никем не занятое пространство между Россией и владениями крымцев.

– Али удумал что, государь? – первым не выдерживает Пушкарев.

– Пока они там бодаться будут друг с другом, надо оборонительную черту передвинуть.

– Ишь ты, – озадаченно хмыкает Романов. – Дело это, конечно, богоугодное, да только уж больно дорогое!

– Зато смотри, сколько земли прирежем, и какой земли, не то что московские суглинки!

– Это да, – мечтательно замирает боярин. – Где людей только брать на эдакое дело?

– Ну, мало ли, – пожимаю я плечами. – Ты мне расскажешь, кому из дворян в одном месте из-за веры моей жены свербит. Анисим то же самое – про стрельцов. Так, глядишь, и наберем людей. А там житье веселое, глупостями заниматься им некогда будет.

– Умно придумано, – ухмыляется Пушкарев. – И дело сделаем, и горлопанов уймем.

– А ты что скажешь, генерал? – поворачиваюсь я к отмалчивающемуся сегодня фон Гершову.

– Надо будет много солдат, мой кайзер, – рассудительно отвечает Лелик. – Много пушек, оружия, материалов для постройки укреплений, много людей. Всего много. И много крестьян, которые будут обрабатывать землю и кормить ваших ратников. Где вы их возьмете?