«Телефон доверия» и другие рассказы - священник Александр Дьяченко

Такую немую сцену, какая произошла в тот момент с моими родителями, я видел в своей жизни только один раз – когда в нашем областном театре показывали гоголевского «Ревизора». Помню, как мама, схватившись за сердце, ойкнула и присела на диван, а папа, придя в себя, сперва молча показал мне кулак, а уж потом, обретя дар речи, добавил:

– Вот только попробуй. Ты что, погубить нас хочешь?

Почему погубить? Мне была непонятна тогдашняя реакция родителей на мое, в общем-то, невинное заявление. Я ничего не знал. А они, люди опытные, боясь, что я где-нибудь что-нибудь ляпну, молчали при мне о совсем еще недавних массовых репрессиях. Я был послушный сын и не мог пойти против отца.

* * *

Помню, как после летних каникул, перед началом занятий в 9-м классе, мы собрались во дворе школы. Ребята рассказывали друг другу, где были и чем занимались летом. У нас в классе учился Слава Петров, весьма оригинальный малый. В начальной школе это был первейший разгильдяй, двоечник и второгодник. А потом с ним что-то произошло, и он решил, что ему нужно учиться. Петров постарался наверстать упущенное: окончил среднюю школу, потом техникум и, по-моему, даже институт. А в довершение всего еще и женился на круглой отличнице и золотой медалистке.

В тот день Слава смеялся:

– Мужики, я сейчас вам такой анекдот расскажу, вы от смеха попадаете!

Славка действительно мог отчебучить что-нибудь забавное, и я подошел ближе, уже было приготовившись смеяться.

– Короче, мы с отцом этим летом калымили. Церковь в Путришках красили, нормально заработали. Так вот, тамошний поп мне и говорит: «Славка, я вижу, ты человек старательный и из тебя будет толк. Если хочешь, могу тебе помочь поступить в Жировицкую семинарию. А потом, глядишь, священником станешь. Нам такие добросовестные нужны». Я ему отвечаю: «Да я же вашей премудрости не знаю и молиться не умею». А он мне: «Ничего, Славк, молиться – дело наживное, ты только соглашайся, а я тебя научу». Батя мой слушает, как меня поп охмуряет, и тоже туда же: «А чего, сын, подумай, я противиться не стану». Пацаны, прикиньте! Я такой лет через десять в рясе в школу как завалюсь, так наша классуха точно с ума сойдет!

Славка смеется, хохочут пацаны, представляют в лицах нашего чудного Славку в черной рясе, с крестом на пузе и Галину Михайловну, которая, увидев своего бывшего ученика в таком страшном виде, словно подкошенная падает в обморок.

Я стою, пытаюсь вместе со всеми смеяться, а сам чувствую, что у меня от обиды слезы наворачиваются. Ну почему все так несправедливо? Почему я, почти отличник, дисциплинированный ученик, комсорг класса, обязан подчиняться всем этим условностям, а моя мечта может перечеркнуть карьеру отцу, и родителей обязательно попрут из партии? Почему второгодник и еще недавний пофигист Славка может стать священником и ему никто не станет мешать? А его отец, простой работяга, дает добро сыну на учебу в семинарии. Получается, лучше быть работягой и не зависеть ни от каких условностей. А зачем тогда учиться? И главное, почему сам Славка смеется над предложением того батюшки, неужели ему на самом деле смешно?

Прошли годы, я окончил школу, отучился в институте. Потом служил в армии. Время шло, и я перебрался в Россию. Уезжал временно, просто интересно было пожить рядом с Москвой. Хотелось попробовать свои силы в науке и в то же время начать работать. Хорошие годы – ты молод, полон сил и еще не обременен семьей.

Как-то профсоюзные боссы лаборатории, где я работал, заказали автобус и решили повезти коллектив на культурный отдых. Что представлял собой такой отдых? Мы обычно ездили в какой-нибудь московский театр, смотрели постановку или концерт. Потом нас завозили в магазин, мы затаривались продуктами и ехали назад. По дороге домой коллектив традиционно пил водку и горланил песни.

В тот раз было решено поехать в Троице-Сергиеву лавру. В компании таких же молодых девчонок и ребят мы гуляли по лавре, ходили смотреть иконостас в Троицкий собор. К мощам, понятно, никто не прикладывался, нам даже в голову такое не приходило. Кстати, народу тогда в лавру приезжало так же много, как и сейчас. На дворе стояла зима или ранняя весна. Еще лежал снег, хорошо было и на улице, и на душе. Мы шутили и весело смеялись.

Проходим мимо семинарии, ее территория отделена металлическим забором. Смотрю, а за забором быстрым шагом от корпуса в корпус перебегают ребята – раздетые, без шапок и верхней одежды. Я сразу понял, что это семинаристы. Коротко стриженные, в черных строгих костюмах с воротничком-стоечкой.

Я отстал от своих, подошел к решетке, прислонился к ней. Держусь за прутья руками, смотрю на ребят и думаю: «Какие же они, наверное, счастливые и живут совсем в другом мире, словно ангелы». На душе было покойно, хотя где-то там, глубоко внутри меня, звучала горькая мысль: «А ты никогда не будешь таким, это не твоя жизнь. Тебе нельзя, ты другой». Ну что ж, другой так другой. У каждого своя судьба.

* * *

Жизнь шла своим чередом, и годы сменяли друг друга. Я тоже менял места работы, снова служил в армии, но понимал, что все, чем бы я ни занимался, мне не интересно. Время проходит, а я с ужасом осознаю, что не могу определиться в жизни. Не могу понять, кто я и зачем живу, не могу понять своего предназначения; метался из стороны в сторону, легко добивался высот, но не получал ни радости, ни внутреннего удовлетворения, ни покоя.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не грянула перестройка, а вместе с ней и эпохальные изменения в стране. Я плохо разбирался в происходящих тогда событиях, да и не особо к этому стремился. Но однажды вдруг понял: «Я свободен! Пришло время, и я могу жить так, как хочу, и больше не зависеть ни от каких условностей».

Наступало время романтиков. Мы выбрасывали членские билеты и учетные карточки, мы получили свободу выбирать. Только вот свобода выбора оказалась для многих из нас, не подготовленных к нему, жесточайшим испытанием. Вокруг нас разваливались целые отрасли, рушились предприятия, новейшее заводское оборудование отправляли на металлолом. И в то же время не чувствовалось отчаяния, самое главное – народ повалил в храмы. Мы шли креститься.