Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

Еще выяснилось, что Рафик до трех ночи играл в нарды с соседом, значит, к тому времени он был жив. Все это вместе, конечно, в его пользу, и все-таки Хаим пока задержан, не выпускают, как видно, сомневаются в словах Терезы или денег хотят, чтоб поверить, – Тамаз поставил стакан на подоконник. – Пойло, а не чай, керосином отдает.

– Дальше, – сказал я.

– Ну да, теперь о Трокадэро. В тот день, когда он угрожал Рафику, он уехал в Кутаиси и с местной братвой всю ночь кутил в ресторане. Алиби у него, но что-то я не очень верю в такое демонстративное алиби, за этим что-то скрывается. А ты как думаешь?

Что я мог сказать? Только пожал плечами, я был страшно расстроен.

От Тамаза я направился к Манушак. Войдя во двор, заметил, что крыша сарая проломлена. Манушак дома не оказалось.

– Она в больнице, за Суреном ухаживает, – сказала тетя Сусанна, она показалась мне испуганной и потерянной.

– А что с Суреном? – спросил я.

– После этой проклятой игры он забрался на тутовое дерево, сидел там и ревел. Я не знала, в чем дело, подумала, на него в очередной раз нашло, знаешь, случается с ним. Поэтому и не обратила внимания. А потом, уж не знаю как, не то он упал, не то спрыгнул, проломил крышу сарая и сломал ногу. – Она утерла навернувшиеся слезы концом косынки. – Бедный Гарик чуть не умер от переживания, с сердцем плохо, с того дня лежит в постели, каждый вечер медсестра Элико приходит и делает ему уколы. Идем, взгляни, если хочешь. – Она осторожно приоткрыла двери спальни, среди подушек виднелся длинный нос Гарика, он спал.

Мы пошли на кухню и присели у стола. Она завела разговор о Хаиме:

– Теперь жалею, что проклинала его. Оказывается, он с тем подонком договорился о деньгах, но мы же это только на другой день узнали, – в огорчении покачала она головой. – Хорошо было бы, знай мы это раньше.

Почему это было бы хорошо, она не сказала, да и я тогда не обратил на это внимания. Она беспокоилась о Сурене:

– В первой травматологической лежит, врачи говорят, как только нога заживет, отведите к психиатрам, полечите его. Манушак целыми днями за ним ухаживает, домой поздно возвращается.

В это время я из окна увидел, как во двор вошел майор Тембрикашвили, с ним были другие менты. Ясно было, что они пришли за мной, я даже не удивился, знал, что в нашем квартале полно стукачей. И трех часов не прошло, как я появился, а они меня уже нашли. У Тембрикашвили сияло лицо, будто он рад был меня арестовать.

Вечером меня привели в маленькую узкую комнату и посадили на стул перед следователем. Следователь, молодой человек, оглядел меня с ног до головы и решил, что перед ним олух.

– На твоем месте и я бы так поступил.

– Как? – спросил я.

– Как, да так – глотку бы перерезал этой суке.

– Почему?

– Как это – почему? Если ты любишь женщину, а за соблюдение ее чести какой-то сукин сын требует триста рублей, то как же можно иначе поступить уважающему себя мужчине. Не скрою, твое поведение вызывает у меня чувство уважения.

Он с таким выражением сказал это, что я чуть было не поверил.

– Меня не было здесь, этим утром приехал, – сказал я, достал железнодорожный билет и положил перед ним. Он глянул и задумался.

– Кто дал тебе денег на поездку?

Я рассказал, как нашел дамский кошелек на Дезертирском базаре, в котором было двести рублей.

– Мне всегда хотелось побывать в России, вот и подался.

– Кошелек нашел или украл? – усмехнулся он.

– Как вы могли такое подумать, нашел, конечно.

Я рассказал, где побывал и что видел. Он угостил меня сигаретой и рассказал анекдот. Я был так удивлен, что даже не смог засмеяться. Он глянул на меня и сам рассмеялся.

– А если б ты был здесь, что бы предпринял?

– Собрал бы денег. В самом деле, не убивать же человека из-за трехсот рублей.

Он уставился на меня, затем постучал пальцем по билету:

– Откуда он у тебя?

– Как это – откуда? В Сочи купил.

Он с недоверием покачал головой:

– А ну-ка, припомни хорошенько, не здесь ли ты нашел его на перроне?

– Видите, какой я загорелый от солнца?

– Ну, солнце-то везде есть.

Затем он взял ручку и листок бумаги и положил передо мной:

– Запиши все, что рассказал, – велел он и добавил, подумав: – Про даты не забудь.

На другой день меня сфотографировали и вернули в камеру. Из пяти человек в камере трое были из нашего квартала. Они рассказали про Хаима, держали его здесь всего два дня, а потом перевели в центральный городской изолятор. Так что я с ним не встретился.

Всю неделю никто про меня не вспоминал, я лежал на нарах, отполированных моими предшественниками, и покоя себе не находил. В конце концов меня вывели и поставили в комнате следователя перед проводницами поездов. Я узнал всех, но они сначала будто осторожничали. Одна сказала:

– Да разве упомнишь всех, у нас тысячами пассажиры проходят в поезде.

Они напряженно меня рассматривали.

– А помните того старика, что орал «Изыди, сатана», которому я оставил свой билет? – напомнил я проводнице московского поезда.

Она слегка сощурилась и провела рукой по лбу:

– Да, этот парень действительно ехал в моем вагоне две недели назад и сошел в Сочи.

– Вы уверены? – следователь не торопился верить сказанному.

В ту ночь, когда мне в поезде приснился Трокадэро, Рафику перерезали горло, и показания именно этой проводницы были решающими.

– Помните, вы сказали, что с пустой сумкой никто не возвращается? – напомнил я ей опять.

– Да, точно, так и было. На тебе и тогда эта сорочка была.

Затем настала очередь проводницы бакинского поезда: «Да, этот парень ехал на поезде до Ленинграда, все время сидел в купе, не выходил, у него горло болело». Проводница сочинского поезда сказала: «Лицо знакомое, но где я его видела или когда – не припомню».