Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

Перед тем как выйти из машины, Трокадэро обернулся и взглянул на меня спокойно и деловито:

– Не оплошай, – предупредил он меня и как-то странно улыбнулся.

Как только я ступил на асфальт, передо мной проявился Вагиф, татарин Трокадэро, лет десять прошло с тех пор, как я впервые его увидел, он никогда и словом со мной не перемолвился.

– Учти, стрелять буду в голову, – сказал он и тоже улыбнулся мне.

Вокруг все качалось, в горле стоял ком. Трокадэро протянул мне сигарету и поднес зажигалку. Затем хлопнул меня по плечу:

– Выше голову, мужик.

Он отошел, и я поднял голову. Увидел, как Романоз, стоя среди парней, указывал на меня пальцем. За несколько минут в людях вокруг меня произошла перемена, теперь они глядели на меня со страхом, удивлением и как будто с уважением. Тот, кто видел пистолеты за поясом, уже не мог поднять на меня глаз. В этот момент где-то там, в глубине души, я почувствовал, что это преображение мне по душе, на несколько секунд я ощутил себя совсем другим человеком. Осознав это, подумал: «Уж не схожу ли я с ума».

Вагиф взглянул на парней, направлявшихся к нам, повернулся и опять улыбнулся мне:

– Помнишь, что я сказал?

Косой Тамаз приблизился ко мне и остановился в двух шагах:

– Это правда?

К глазам подступали слезы, не расплакаться бы, испугался я и не ответил ему. Я принял строгое выражение лица, отвел глаза и отвернулся в сторону. Тогда откуда-то издалека я услышал его голос:

– Да ты, брат, сбрендил. Как же ты пошел на такое.

Тем временем на улицу вынесли тело дяди Хаима. Вагиф взял меня за плечо, и мы подошли поближе. Из такси вытащили того парня, пригнули ему голову.

– Давай, – приказал мне Вагиф, и я от отчаяния со всей силы пнул его под зад, так что он пролетел под гробом. С другой стороны его подхватили евреи и начали избивать.

Этот пинок был в действительности единственным моим реальным вкладом, если угодно, единственной заслугой в событиях того дня. Больше ничего значительного я не совершил.

Трокадэро наклонился ко мне и прошептал:

– Вечером свидимся и обо всем договоримся. Не так уж и плохи твои дела, как тебе кажется.

Как только он отошел, ко мне приблизился Нугзар Швелидзе, но Вагиф рявкнул на него:

– А ну, дуй отсюда, – и тот поджал хвост.

По сравнению с предыдущим днем народу было не так много, наверняка меньше пятидесяти. Они тронулись по направлению к площади, и улочка перед подъездом опустела. Возле стены без сознания валялся тот избитый парень. Вагиф взял меня за плечо.

– Иди в машину, – приказал он.

Все это время Толик так и не выходил из машины, дверца была открыта, и он глядел на нас. Когда мы подошли, он показал на ремень:

– Вот видишь, пригодился.

Что я мог ответить?

– Куда мы едем? – спросил я.

Он взглянул на меня и прищурился, будто задумавшись.

– Приедем – увидишь.

Только я открыл заднюю дверцу, как заметил за процессией желтую крышу милицейской «канарейки» на площади, и меня бросило в дрожь. В это время от толпы отделился Грантик Саркозян и крикнул:

– Легавые, парень, легавые.

И тут случилось нечто странное: только Вагиф повернулся ко мне, как вдруг покачнулся и упал, будто кто-то толкнул его. Вспоминая это позже, я пытался понять: если он не споткнулся, тогда что же на ровном месте его подкосило?

Я сорвался с места и побежал.

– Эй, погоди, – послышался взволнованный окрик Толика.

Я свернул направо в узкую улочку и перепрыгнул через деревянный забор. Во время прыжка пистолет выпал, я поднял и вернул его на место, уж и не знаю, зачем я это сделал, на кой он мне сдался. Из щели в заборе я увидел Толика, а затем и Вагифа, они пробежали у меня перед носом. «И эти бегут», – подумал я. Мысли путались.

Минуя дворы, переулки, я добрался до гаражей. Здесь, над обрывом, между стеной и кустами я и спрятался, стараясь собраться с мыслями. Но вышло наоборот – мое сознание как будто застыло. Единственное, что я ощущал, была боль в челюсти. Не хотелось ни о чем вспоминать, больше ничего не интересовало меня. Долго я пролежал там, на земле, скрючившись.

Была поздняя ночь, когда маленькие светящиеся точки превратились в яркие фонари фуникулера. Вокруг меня мир постепенно начал обретать свои очертания. «Ага, вот я где», – я вспомнил, в чем было дело. Все тело онемело, я еле приподнялся, прислонился к стене и, поражаясь самому себе, обнаружил, что мне плевать и на Трокадэро, и на тюрьму, и на собственную жизнь. Такого необыкновенного чувства у меня никогда не было. По меньшей мере минут пятнадцать я был лихим парнем. Но затем вернулось отчаяние.

– Я понимал, в какое бредовое и опасное дело я вляпался. Я не знал, что делать: и в тюрьму не хотелось идти и иметь такого врага, как Трокадэро, меня никак не устраивало.

14

Идя в темноте вдоль стен, я добрел до дома косого Тамаза. Только я собрался постучать в окно, как со стороны Арсенальной горы до меня донесся перестук колес поезда. Не помню, говорил ли я вам, что товарные поезда начинали движение в три часа ночи.

Тамаз сперва оглядел меня, затем приоткрыл окно.

– Скорей заходи. – Света он не зажег, на окнах не было занавесок. – Береженого бог бережет, – сказал он. Слабый свет уличных фонарей кое-как освещал комнату, во всяком случае, на ощупь передвигаться не приходилось.

– Зря сбежал, тем ментам до тебя дела не было, ехали своей дорогой.

В тот момент это уже не имело значения.

– Да? – Больше ничего я сказать не мог и сел на стул.

– Как же ты сотворил такую глупость? – сказал он и протянул мне сигарету.

Я прикурил, затем ответил:

– Все это чушь, я тут ни при чем, я никого не убивал.