Искусство легких касаний - Виктор Пелевин

– А какие-нибудь исторические свидетельства остались?

– Куча. Жорес мне несколько цитат зачитал. Одну, из Диодора Сицилийского, я потом сам нашел. В Карфагене стояла бронзовая статуя Кроноса. Он держал перед собой руки ладонями вверх, лодочкой, как мы бы сказали, но оставался зазор. Под ладонями был огонь. Кроносу в руки клали детей, и они через этот зазор скатывались в пламя…

– Жуть какая, – вздохнул Иван.

– Дети – это самое дорогое, что есть у родителей. А богу надлежит отдавать самое ценное, про это даже в Библии есть. И про детские жертвоприношения там тоже, кстати… Я спрашиваю – но зачем, зачем? Тут Жорес на меня уставился и спрашивает – что такое дети? Скажи мне. Я подумал и говорю – цветы жизни? Он засмеялся. Нет, говорит. Не только. Это концентрат времени. Сгущенное время, так сказать. Время, свернутое в пружину. Когда ребенок растет, становится взрослым, а потом стареет и умирает, пружина раскручивается. Время расходуется. Смерть – это когда оно кончилось. Кронос ест детей просто потому, что питается временем. Это его еда. И древние пунийцы стали кормить его самыми вкусными и свежими булками, какие могли найти.

– Мрачняк, – сказал Валентин.

– Да, – кивнул Акинфий Иванович. – Мне тоже тревожно стало. Представляете, сидишь в палатке с малознакомым человеком, а он такие темы задвигает.

– Он про Карфаген рассказывал?

– Угу. Главная мысль была такая – карфагеняне в религиозных вопросах очень нагло себя вели. Приставали со своими дарами к богу, который хотел оставаться в тени и за кулисами. Это, говорит, как стрелять из нагана под окном у порохового фабриканта. Приносить в жертву патроны, чтобы он бросил вниз пирожное. Вы этого фабриканта или рассмешите, или утомите своей глупостью. Можете, конечно, и растрогать до слез – и получите пирожное. А можете разбудить в плохом настроении. Все варианты возможны.

– А какой получился у карфагенян?

– Вот тут не до конца понятно. С одной стороны, им долго везло, и по-крупному. Они ведь старше Рима были. Со всеми воевали, кто тогда жил, и даже этот самый Рим пару раз сильно наклонили. А потом везуха кончилась. Может, что-то в ритуалах напутали, может, Кроносу надоело. Но до этого метод работал. И не только у них. Всю древность. Не с карфагенян это началось и не ими кончилось. Жорес так сказал – вот если есть какой-то замаскированный бог, которому человеческие жертвы приносят, то это он и есть. Наш Двурогий Баал. А называть и рисовать его могут как угодно. Хоть Кронос с серпом, хоть пролетарский интернационализм с молотом.

– Можно, наверное, и так историю увидеть, – сказал Тимофей.

– Да ты попробуй по-другому, мил человек. И что у тебя получится? Вот был один латиноамериканец, который говорил, что сюжетов всего четыре. Я уже не помню, что там у него – какие-то герои, крепости, путешествия. А по-моему, сюжетов всего два. Первый – как человека убивают из-за денег. Второй – как человека приносят в жертву.

Андрон засмеялся.

– Ага, – сказал он. – Подтверждаю. Я лично ничего другого вокруг не вижу.

– Как всего два, – сказал Иван. – А вот, например, производственный роман?

– Это как человека убивают из-за денег, – ответил Андрон. – Только медленно. Сюда же все детективы и триллеры. И семейные хроники, ага.

– А русская классика? Толстой? Чехов? Салтыков-Щедрин?

Андрон немного подумал.

– Это второй сюжет. Всякие Моби Дики тоже. Вся советская литература. И даже книги про воспитание.

– А там-то кому жертву приносят? – спросил Иван.

– Всяким идеям и учениям, – сказал Андрон. – Передовым веяниям и реакционным взглядам. Тому, что в воздухе носится. Ну или просто заскокам психики.

– А, ну если так, конечно. Любой сюжет можно под эти два подвести. И любую жизнь тоже. Ну а почему тогда философы про это не говорят? Или хотя бы критики?

– Так они все в доле, – ухмыльнулся Акинфий Иванович. – Им как раз за то и платят, чтобы они в этих двух историях находили бесконечное разнообразие и свежесть. А на самом деле оба сюжета можно даже объединить в один.

– Ладно, – сказал Тимофей, – а дальше что произошло? В смысле, у вас с Жоресом?

– Дальше самое неприятное случилось, – сказал Акинфий Иванович. – Даже рассказывать не хочется. Потому что конец у рассказа не очень хороший. Давайте завтра.

***

С утра опять сгустился туман, но не такой плотный, как днем раньше. Дождя не было. Акинфий Иванович сказал, что они прошли петлей и теперь возвращаются к базе.

– Через две ночи будем над ней. Оттуда спустимся за полдня. Можно даже быстрее, я на велосипеде за пару часов доезжаю. Вниз по дороге педали крутить не надо.

– Мы самое красивое уже видели? – спросил Тимофей.

– Нет, – засмеялся Акинфий Иванович. – Самое красивое я на потом оставил. Еще два дня у вас, наслаждайтесь.

Он бодро убежал в туман, и скоро оттуда полетели его немузыкальные вопли на французском. Друзья отстали, обсуждая, чем заняться после трека – тормознуть на пару дней в Нальчике или сразу в Москву.

– В Нальчике чего делать? – спросил Андрон. – Азия, как говорил поручик Ржевский. Только в рояль насрать или на дуэли с кем-нибудь стреляться.

– А че, – ответил Тимофей, – можно организовать. Насрешь в рояль кому-нибудь с большим кинжалом, тебя и застрелят. А мы рядом постоим. Как секунданты.

– Лермонтова, кстати, убили именно за хохмы про большой кинжал, – сказал Валентин. – Принесли в жертву идеям офицерской чести, как сказал бы наш гид. Правда, не в Нальчике. А где-то в Минводах.

– Одним словом, здесь где-то, – ответил Тимофей. – Кстати, если они действительно из-за кинжала поругались, почему стрелялись? Логичнее было бы на кинжалах и решить. По французскому методу: левые руки связать шарфом, в правую инструмент, и вперед.

– Вот правда, – кивнул Валентин. – Куда лермонтоведение смотрит… А где Акинфий?

Акинфия Ивановича больше не было слышно. Друзья пошли быстрее. Тропинка растворялась в подступающем все ближе тумане, становилось холодно, и скоро все ощутили тревогу. Наконец издалека прилетело громкое фальшивое пение:

– Силижур а-а! Силикон ритьон! [3 - вероятно, Акинфий Иванович поет песню Louane «Jour 1»:  «C’est le jour 1, celui qu’on retient» – «День 1, тот, что мы запомним». ]

– Акинфий Иванович! Подождите!

Голос Акинфия Ивановича ответил:

– Эй, малята, не отставайте! Тут развилка! Потеряетесь!