Книга снов - Нина Георге

В глазах Мэдлин темно от воронов.

И я проваливаюсь в это воронье небо.

– Мир прекрасен, – продолжает свой рассказ медсестра, – если ты сияешь звездой на небосклоне и сверху смотришь на всех нас. На кошечек в траве, на девочек, которые спят с открытыми глазами, и на мальчиков, которые остановились в дверях, раскрыв рот.

Сестра поворачивается ко мне. У нее лицо гномика с морщинками от смеха, которые тянутся от уголков глаз до уголков губ. На бейджике, прикрепленном к ее темно-фиолетовой блузке, написано «Марион».

Сестра Марион спрашивает:

– Привет. Ты хочешь навестить Мэдди?

И что делаю я, специалист-всезнайка?

Я захлопываю дверь и убегаю, но часть меня продолжает стоять в дверях, потому что в конце коридора лежит девочка, которая может видеть другие миры сквозь меня, как будто я хрустальный, а действительность – лишь стеклянный шар, в котором она парит.

Мой топот разносится по коридору.

Мэдлин. Ее зовут Мэдлин.

Я чувствую такую радость и такую горечь, которых еще не испытывал ни разу в жизни.

ЭДДИ

Они работают, как механики «Формулы-1». Доктор Фосс чуть приподнимает изголовье кровати, слегка касается ватной палочкой век Генри, доктор Сол стучит по его коленным чашечкам, медсестра расправляет вокруг койки синие шторки, анестезиолог выводит из шейной вены катетер от капельницы с седативными.

Я знаю, что такого «пробуждения», как в кино, не будет. Он не откроет глаза и не скажет: «Привет, Эд. Тут есть приличное виски? »

Первыми проснутся его рефлексы. Произвольное дыхание. Моргание. Глотание.

Затем боль. Боль просочится во все клеточки его существа. Пока не изольется в страх, подобно реке, впадающей в море.

Днями он будет погружен в туман галлюцинаций, хотя доктор Фосс и утверждает, что в Веллингтонской больнице применяются наиболее щадящие седативные и успокоительные средства, они вызывают меньше видений. Слабое утешение. Всего два кошмара вместо трех.

Я верю доктору Солу, который сказал: «Мы знаем о Луне больше, чем о своей собственной голове. И это факт. Мы понятия не имеем, что творится в мозгу, когда высвобождается интерлейкин-2, который затопляет мозг при тяжелых воспалительных процессах. Мы также не знаем, какие безобидные – на наш взгляд – внешние раздражители могут повергнуть мистера Скиннера в панику, вызвать кошмары или превратить доктора Фосса в поющий кусок тыквенного пирога».

Доктор Фосс недовольно добавляет:

– И все же мы исходим из того, что мистер Скиннер не видит снов. Наркоз полностью уничтожает такую возможность.

– Мы? Я – нет. Или вы до сих пор водите с собой невидимого друга, Фосси? – уточняет доктор Сол.

Лиана страха разрастается. Каждый сам себе архив, и вот из внутренних ящиков, папок и сейфов памяти выбираются наружу демоны.

Десять лет назад в приемном покое я пережила самый большой ужас в своей жизни. Он родился там, мой страх. Он рос во мне, как чужеродное растение, быстро, жадно опутывая мои органы и постепенно сдавливая их все сильнее и сильнее.

Меня охватила жуткая паника, я боялась, что отец умрет, вот так просто возьмет и умрет посреди жизни.

Его глаза в ту ночь светились, как фьорды в самую короткую и светлую летнюю ночь. Я сидела с ним до тех пор, пока его не забрали в отделение интенсивной терапии и не поставили первый из трех стентов [10 - Стент – упругая металлическая или пластиковая конструкция, изготовленная в форме цилиндрического каркаса, которая помещается в просвет полых органов и обеспечивает расширение участка, суженного патологическим процессом. ].

Позже не нашлось ни одного врача, который, как в сериалах о «скорой помощи», представился бы мне и сказал: «Миссис Томлин, не переживайте, мы позаботимся о вашем отце, и через четыре недели он снова сможет подстригать свой газон».

Не было никого компетентного, одни только суетящиеся, нетерпеливые медсестры и санитары, ни одного врача, никого, кто взял бы на себя ответственность за пациента.

Я сидела с отцом. Как-то он спросил: «Твоя мама придет? » И я солгала ему и ответила: «Да, завтра».

Она так и не пришла к нему ни разу за его последние три дня.

Через три дня отец умер на больничном полу, упав по пути из туалета.

Его последними словами, если верить соседу по палате, были: «Я наконец-то снова хорошо спал».

А потом он рухнул на пол и «корчился в судорогах», как выражалась мама позднее. «Эдвинна, он корчился в судорогах, не было никакого смысла вытаскивать его с того света второй раз, понимаешь? Мозг не получал кислорода, он не был бы уже прежним, стал бы как грудничок или того хуже». И я ненавидела ее за то облегчение, которое чувствовалось в ее голосе, за изумление тоже, но в первую очередь за облегчение. За ее раздражение, то горячее раздражение, которое она не могла скрыть при виде моих слез.

Я была в своем издательстве «Реалити крэш», где мне нужно было забрать рукопись, которую я как раз редактировала, невероятная книга, она должна была стать хитом, и мне не терпелось рассказать о ней отцу. Я издаю фантастику. Не путать с фэнтези! Никаких эльфов, орков и вампиров. Я издаю утопии и дистопии. Истории о параллельных реальностях, о других планетах, о мирах, в которых нет мужчин или взрослых. Обо всем, что могло бы существовать бок о бок с нашей реальностью и являть собой научно обоснованную форму непривычного.

Тем вечером я ненадолго оставила его одного в той больнице, где пахло так же, как здесь, – антисептиком и страхом. Из окна нам был виден канал и золотые крыши Лондона. На набережной люди играли со своими собаками.

Один из санитаров сказал нам тогда, что дела не так уже плохи, что отца подлатают. Врачи такие юные, они никогда не смотрели в глаза и наслаждались, когда полы белого халата разлетались влево и вправо от быстрой ходьбы по коридору, – они никогда с нами не разговаривали.

Очевидно, подлатать отца оказалось не так просто, как все думали.

Спустя два часа его уже не было с нами.

Рукопись в одной руке, мотоциклетный шлем – в другой, так я и стояла в палате отца, но его кровать была пуста, и тут сразу же нашелся его лечащий доктор.