Прозаические лэ - Елена Хаецкая

– И о чем вы спрашиваете мою правую руку? – осведомился сир Эрван. – Не побывала ли коварная на теле какой-либо другой женщины? Не пускалась ли в негодное путешествие, не посетила ли те края, где ей быть вовсе не следовало? Спросите об этом еще и иные части моего тела, и каждая из них ответит вам с полной искренностью, что ничего подобного не случалось!

– Ах, сир Эрван, – и дама Азенор закрыла глаза, – как я могу не верить вам, находясь в столь подчиненном положении.

– Вот и хорошо, – сказал сир Эрван и спустя некоторое время завершил свое дело. После чего он провел ладонью по своему боку, исчерченному шрамами, и почесался.

– Но скажите мне, – настаивала дама Азенор, – для чего вам уезжать из дома каждую неделю, если нет у вас конкубины?

– Ради встреч, вроде той, о которой я вам только что рассказывал, – сир Эрван как будто удивился ее недогадливости. – Для чего я говорил вам правду, моя госпожа? Уж точно не для того, чтобы вы ей не поверили. Или вам проще поверить в мою супружескую неверность? Я сказался бы неверным супругом, если бы вам от этого стало легче; но и вам будет только тяжелее, и на себя я возведу напраслину, а моя судьба и без того никогда не была простой и отягощать ее таким грехом я не намерен.

– Так вы покидаете меня ради драк? – не верила собственным ушам дама Азенор. – В таком случае, почему бы вам не объявить войну кому-либо из соседей, не взять небольшой отряд и не подраться от души, как делают все благородные люди этой страны? А то подались бы к англичанам и поступили бы к ним на службу.

– Все эти пути для меня не слишком хороши, – ответил сир Эрван, – ведь я сражаюсь не ради удовольствия и не за то, чтобы прибавить новые земли к моим, и даже не во имя вассальной верности, – а исключительно ради пропитания.

Дама Азенор подобрала шнурок и начала приводить в порядок свою рубашку. Пальцы ее дрожали, а в лице не было ни кровинки.

– Не уподобились же вы наемникам, о которых только что отзывались с таким презрением? Ах, муж мой, муж мой, чего же я о вас не знаю? Каким образом драка доставляет вам пропитание?

– Любезная Азенор, да будет вам известно, что я их ем.

Дама Азенор замерла, не в силах ни пошевелиться, ни даже вздохнуть.

А сир Эрван беспечно раскинул руки, потягиваясь, и снова почесал розовый шрам под мышкой.

– Люди убивают друг друга, – сказал он, – и получают за это деньги, на деньги покупают еду и съедают ее. О, еда, купленная за деньги или полученная с крестьян, весьма вкусна, но мне, чтобы не погибнуть, непременно требуется время от времени съедать человека. Я не получаю за это денег и ничего не покупаю… Раньше, я знаю, бывали такие, кто покупал людей себе в пищу, но я считаю этот обычай весьма постыдным. Я не употребляю в пищу также моих крестьян и тем более не краду у них ради этого детей. Нет, моя госпожа, мой стол ограничивается исключительно врагами Бретани и графа Жана. И нет на моей совести никого, кого я не убил бы и в человечьем обличье, и при том недрогнувшей рукой.

– А… в каком обличье вы их убивали? – спросила дама Азенор, хотя в душе она уже знала ответ.

– В волчьем, конечно, – сказал сир Эрван. – Я бисклавре, что значит – «оборотень», и, видит Бог, так оно и есть! Я не выбирал этого – таким я родился у отца и матери. Быть может, оттого у нас с вами до сих пор нет детей, бисклавре редко появляются на свет, иначе жизнь была бы чересчур горькой.

– Горькой? – прошептала дама Азенор.

Сир Эрван пожал плечами:

– Каково это, по-вашему, желать человеческой жизни и скрывать от других свою волчью природу? Я едва не выдал себя, когда спас волка в нашей деревне. Но не мог же я позволить мужланам убить невинное животное! Он покорился мне, потому что признал меня, а вчера пришел мне на помощь, когда голландцы едва меня не одолели. Я был голоден и поступил неразумно: обычно я нападаю на раненых, отставших от отряда или же на тех, кто отошел по нужде достаточно далеко. Голод ударил мне в голову, и я набросился сразу на троих, а те кликнули подмогу… Впрочем, дело прошлое; на бисклавре все заживает быстро, завтра и следа от этих шрамов уже не останется. Так что вам не нужно беспокоиться о том, что мое тело изуродовано и вам неприятно будет к нему прикасаться.

– И это все, о чем вы можете думать? – еле слышно спросила дама Азенор.

Сир Эрван пожал плечами:

– Клянусь ногой Господа, да. Других мыслей не приходит.

– Вы – оборотень! – тут дама Азенор принялась вздыхать и плакать. – За кого же я вышла замуж? Как такое получилось? За что мне святая Этельреда послала такое несчастье? Куда смотрели мои родители? Неужто никто не знал о вас?

– Я ведь вас не обижаю, – напомнил сир Эрван, – ни вас, ни кого-либо из наших друзей или мужланов. Спросите кого хотите, все скажут, что сир Эрван де Морван добр и справедлив, а спросите графа Жана – и он скажет вам, что он верен.

– Я спрашивала мое собственное отражение, – проговорила дама Азенор, – и оно считает вас наилучшим мужем из возможных. Но все-таки вы оборотень, а это многое меняет!

Сир Эрван зевнул:

– Ничего это не меняет. Я тот же, что был вчера и всегда. Подайте-ка мне еще раз ваши губки, и ваши щечки, и ваши грудки, любезная моя супруга!

* * *

Сир Вран не оставлял своего намерения завладеть дамой Азенор. Действовал он постепенно и не спеша, сперва захватывая душу дамы, а уж затем намереваясь распространить свое влияние и на нее тело. Такой способ он полагал наиболее верным.

Душа дамы, так рассуждал он сам с собой, питается чувствами, а из чувств для дамы сильнейшие – любопытство и страх. Что касается любви, то она, по справедливому мнению сира Врана, представляла собою отнюдь не чувство, но добродетель. Питать же добродетель извне невозможно, она произрастает из собственного душевного корня.