Мы умели верить - Ребекка Маккай

Внизу одной записки было нацарапано: «Сесилия, мы уже подключаем людей из Бригга? » Записке было две недели. Йель должен был бы негодовать, но он понимал, что двигало Сесилией. Он был новичком, сама галерея – относительно новой, а с ними связался потенциально крупный донатор. Хорошо хоть теперь она его подключила. Только какая-то его часть противилась этому. Возможно, он просто устал, но все, что он чувствовал, это мандраж, как перед посещением дантиста.

Он не знал, в каком настроении застанет Чарли. Может, он будет сама любезность и раскаяние, а может, продолжит дуться ни на что. А может, его вообще не окажется дома – уйдет с головой в работу, чтобы ускользнуть от необходимости как-то разрешить ситуацию.

Но не успел Йель открыть дверь, как услышал голоса. Камень с души: гости – это хорошо. За кофейным столиком сидели Чарли и два его сотрудника, Глория и Рафаэль, склонившись над газетной подшивкой. У Чарли вошло в привычку тихой сапой нагружать по понедельникам своих сотрудников сверхурочно, для вида зазывая их в гости отметить выход очередного номера. Он их кормил, а потом подсовывал работу, прямо в гостиной. Как издатель Чарли мог вообще не напрягаться, но он участвовал во всех решениях, от финансовой отчетности до рекламы. Он владел турагентством на Белмонт-стрит и не забывал рекламировать его в «Чикаго во весь голос» с самого основания газеты, три года назад. Чарли даже не особо увлекался путешествиями и интересовался ими лишь постольку-поскольку; он купил агентство в 1978-м у своего пожилого любовника, который был без ума от него и собирался уйти на покой. Чарли заглядывал туда в последнее время не чаще раза в неделю, чтобы убедиться, что контора не сгорела, и пообщаться с клиентом-другим, требовавшим его личного участия. Он мог без проблем доверить всю работу в турагентстве сотрудникам, но вот редакторы и журналисты нуждались в его постоянном надзоре, так он считал. Это их бесило.

Йель махнул им рукой, взял себе пиво и исчез в спальне, чтобы собраться в дорогу. Он не сразу обратил внимание на кровать: Чарли выложил драже «M& M’s» в виде слова «ПРОСТИ». Букву «П» – из коричневых, «O» – из жёлтых и так далее. Йель усмехнулся и съел три оранжевых драже из буквы «И». Извинения Чарли всегда отличались оригинальностью и вкусом. Самое большее, на что был способен Йель, это жалкая записка.

Йель возился со свитерами, когда его позвала в гостиную Глория. Глория была миниатюрной лесбиянкой с пирсингом вдоль мочек обеих ушей. Она протянула ему старый выпуск газеты, с фотографиями накачанных красавцев, рекламировавших бар, видеопрокат или эскорт.

– Пролистай, – сказала она. – Скажи, когда увидишь женщину. Или, если уж на то пошло, кого-либо, кроме белых молодых парней.

В разделе рекламы Йелю не улыбнулась удача. Но на фотографии хэллоуинской вечеринки в Берлине он увидел двух трансвеститов.

– Не думаю, что это считается, – сказала она.

– Слушайте, – сказал Чарли, заводясь. – В рекламе больше всего картинок, как ни крути, и мы не можем просить купальню показывать – что? Уборщицу?

– Ну да, – сказал Рафаэль, – но «Прожженные»…

Слова повисли в воздухе.

«Прожженные» – это была новая газета, основанная тремя сотрудницами, ушедшими от Чарли в прошлом году, негодуя, что «Чикаго во весь голос» отводит лесбийским темам лишь четыре последних полосы, выделяя их цветом. Йель вынужден был согласиться – это казалось старомодным, как и розовые заголовки – тем не менее, лесбиянок, оставшихся с Чарли, устраивал такой формат, в обмен на редакционный контроль. Новая газета выглядела дешево и имела небольшой охват, но Чарли все равно сделал ответный шаг. Фото с тех же вечеринок, но более активная позиция, больше редакционных статей, театральных и кинообзоров.

– У «Прожженных», – сказал Чарли, – нет такой проблемы, потому что они не могут продать рекламу, чтобы держаться на плаву.

Йель взял горсть крекеров из пакета на столике, и Рафаэль покорно кивнул. После того, как уволились те три сотрудницы, его назначили главредом, но он еще не научился повышать голос на Чарли, и это портило дело. Забавно, что при этом Рафаэль не отличался скромностью. О нем было известно, что, сильно напившись, он мог запросто укусить вас за лицо. Он начинал как обозреватель ночной жизни – молодой и миловидный, с пышной шевелюрой, он работал танцором, однако показал себя превосходным редактором, и, несмотря на его почтительность к Чарли и сокращение штата, газета переживала сейчас свои лучшие времена. И самые хипповые.

Йель сказал с набитым ртом:

– Глория, я почти никогда не вижу на полосах фотографий из лесбийских баров. Может, добавишь материала по этой теме?

– Мы не настолько любим позировать, как вы, ребята! – сказала она, а когда Чарли всплеснул руками в раздражении, рассмеялась.

– Вот что я тебе скажу, – сказал Чарли. – Мы сделаем новую рекламу моего турагентства на четверть полосы и дадим фото с двумя женщинами. Пусть шагают с одним чемоданом на двоих, что-то вроде того.

Глория довольно кивнула и сказала Йелю:

– На него трудно долго злиться, ты знаешь.

– И так всю жизнь.

Йель умудрился вернуться в спальню и закончить сборы. Он взял голубые топсайдеры Нико на удачу. Собрал в горсть «M& M’s» и ссыпал в карман блейзера, на завтра.

Набрал номер Фионы с телефона у кровати. Он хотел главным образом убедиться, что она не забыла поесть и добралась домой без проблем. Он беспокоился о ней. У Фионы по большому счету не осталось родных людей. Она была близка с Терренсом, но Терренс скоро умрет, и Йель даже боялся подумать, что тогда может с нею случиться, мерещились всякие кошмары: наркотики и бульвары, подпольные аборты и проблемные мужчины.

Заодно он спросит об этой двоюродной бабке, поблагодарит за участие. А еще им двигало эгоистическое побуждение – перевести разговор на вчерашний вечер и спросить, почему Фиона так сказала о нем и Тедди. Но он мог представить, как все было. Она напилась, была растеряна, подавлена. Это не со зла. Он простил ее. И скажет ей это, если она возьмет трубку. Но она не взяла.

Он решал кроссворд, лежа в постели, когда вошел Чарли, наконец проводив гостей. Чарли взглянул на чемодан и ничего не сказал. Он пошел в ванную и долго не выходил, а когда вышел, произнес обреченно:

– Уходишь от меня.

Йель сел, отложил карандаш.