Ева. Книга 2 - Ева Миллс

Все говорили одновременно, а потом так же разом утихли. И я повторила:

– Я иду домой.

– Да черта с два ты пойдешь! Думаешь, мы не видим, что ты задумала? Даже и не думай, что я просто буду смотреть на это! Если понадобится, я запру в комнате, не сомневайся! – папа никогда не умел сдерживать свои чувства. Но я видела, что за напускной яростью прячется страх.

– Пускай идет.

– Идет? Что ты такое говоришь, Эли! Ты только глянь на нее, она же как неживая!

Мама, не отвечая ему, смотрела на меня так, как только она одна умела смотреть. В эти дни на ее и без того бесстрастном лице жили только глаза.

Во вдруг наступившем молчании она подошла ко мне, провела по холодной щеке холодной рукой.

– Мы будем ждать тебя утром.

И я ушла домой.

* * *

У меня было спиртное. Непочатая бутылка вина и еще одна, почти полная бурбона.

Я достала из буфета два пузатых стеклянных бокала на тонкой ножке, поставила на стол, прошлась по дому, собрала все свечи, которые когда-либо нам дарили в качестве сувенира. Зажгла, погасила верхний свет. Открывать бутылку даже не стала пытаться: просто отбила горлышко о раковину, не заботясь о том, что мелкие осколки могут попасть в вино и поранить мне желудок. Аккуратно наполнила бокалы до половины, приподняв свой, легонько стукнула второй. Раздался и стих хрустальный звон. Чинь-чинь.

Ник пришел, когда виски оставалось на треть.

Я не удивилась. Чтобы удивляться – надо чувствовать.

Он не стал издавать никаких тревожно-сочувственных возгласов, сел напротив и, взяв наполненный бокал, отпил.

На моей скуле дернулся желвак.

– Ну так какие у тебя планы?

Я давно привыкла к причудам человеческого мозга. Защищая себя от безумия, он находит порой странные лазейки и прячет своих хрупких хозяев в неожиданные комнаты. Вот и сейчас, практически на пороге вечности, моей первой мыслью при виде Ника была: «А он хорошо выглядит». Но действительно, в отличие от Нила, который за прошедшие годы обзавелся женой, тремя детишками, солидным брюшком и легкой проплешиной во всё еще золотых кудрях, Ник оставался все таким же матерым, дубленым солью и ветром, опасным волком, как и восемь лет назад.

Мы с ним не были друзьями. Вернее сказать, мы избегали друг друга, а, случайно оказавшись в общей компании, никогда не разговаривали дольше, чем достаточно для вежливого приветствия. Давно прошли те времена, когда я его боялась. Сейчас я его просто холодно ненавидела. Тем легче оказалось сказать ему правду.

– Собираюсь не дожить до утра. Зачем ты пришел?

– За мной долг. Собираюсь выплатить его и не дать тебе не дожить до утра.

Я не стала притворяться, что не понимаю, о чем он.

– Ты мне ничего не должен. Мне плевать было, что с тобой случится. Я помогла тебе тогда, потому что так хотела Фрэн.

– Я и не сказал, что должен тебе.

Я закрыла глаза. Все эти разговоры ни к чему не ведут.

– Скажешь мне, что я должна думать о ребенке?

– Ты должна думать о ребенке.

– Тебя это не слишком волновало тогда.

– Но сейчас я знаю правду. Ты должна жить дальше.

Я не смогла удержаться от колючего ответа:

– Ты-то, я смотрю, живешь.

Он широко усмехнулся, сразу став моложе.

– Спасибо.

– Это еще за что? – не поняла я.

– За то, что так и не простила меня. Годы идут, и память сглаживает острые камни, но каждый раз, встречая твой презрительный взгляд, я вспоминаю, как я был молод. Как сильно я любил.

Я закрыла глаза.

– Ты нечестно играешь.

– Ева, я думал, что никогда больше не буду счастлив, но на самом деле мы с Лили [13 - Если кто-то подзабыл, то подброшу пикантности: Лили Джеймс – мать Фрэн, первой возлюбленной Ника. ]…

– Не говори со мной про Лили.

– Не говорю.

Я долила себе остатки «Дениэлса». Ему не предложила.

– Говори, что хотел и уходи. Давай, давай, я внимательно слушаю советы бывалого о том, как скоро мне станет легче.

– Чушь.

– Что?

– Полная херня вся эта чушь про то, что дальше будет легче. Дальше будет хуже. Сейчас ты еще не до конца осознаешь, и наверняка в глубине души надеешься, что все – неправда. Ты думаешь, что тебе тяжело сейчас… Но пройдет несколько недель, и ты увидишь, как твои самые близкие вернутся к обычной жизни, очередные глупые влюбленные сыграют свадьбу, у кого-то родится ребенок, кто-то другой умрет… Все забудут про твое горе, переключившись на собственные заботы, начнут твердить, что да, мы все понимаем, но прошлого не вернуть, ты должна быть мужественной… Вот тогда будет по-настоящему плохо. Одним не прекрасным утром ты поймешь, что сидишь в колодце, и даже видишь свет, но веревку сбросить забыли. Дни станут холодными, пустыми и серыми. И ты будешь искать спасение в своих снах, будешь засыпа? ть и искать свою любовь там, и находить только отзвук присутствия, и многие месяцы будешь просыпаться, думая, что вот он, рядом… и каждый раз заново терять, понимая, что нет, это был не кошмар. Кошмар – твоя жизнь.

– Я бы никогда не приняла тебя на работу мотивационным оратором. – некоторые привычки сильнее желания смерти, и привычка по-дурацки шутить – одна из них. Но Ник не улыбнулся.

– Ева, я не забыл ее. И ты не забудешь Лукаса. Но сейчас ты должна жить и идти по этой дороге из страданий. Наступит день, и ты снова сможешь смеяться. Обещаю.

Мы долго молчали. Я подняла бокал к глазам и медленно покачала виски на дне, наблюдая, как плавно волны лижут прозрачные стенки. Допила мелкими глотками, вдыхая терпко-горький аромат, ощущая на языке вкус сладкой карамели и мягкие ноты дыма. Не выпуская фужер из рук, посмотрела сквозь него на пламя свечи.

– Знаешь, у меня внутри что-то сломалось. Как будто тело набили осколками, и при каждом движении, слове они разрывают внутренности на лоскуты. И это так невыносимо обжигающе, так изощренно, что никакая сила извне не может унять этот холод. Я говорю себе, что я должна постараться, быть сильной – но сил нет. Пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы меня задержать, заставить чувствовать, но, чтобы я не делала, все равно то, что происходит внутри меня – мучительней. Мне хочется разрезать свою кожу, увидеть кровь…