Чужие зеркала - Ю_ШУТОВА

– Если хочешь, можешь здесь и спать, перетаскивай все свое и живи.

Но Катя подумала, не сто? ит, будет тут одна, да еще под боком у начальницы. А в экспедиции, как в армии, лучше, подальше от начальства, поближе к кухне.

– Не, я в лагере останусь.

– Как хошь. Вот тебе тогда ключ. После завтрака будешь приходить и зарисовывать. Я покажу как. Все, иди. Пока свободна, завтра придешь.

Два дня Вадим приходил к ней, натаскивал. Показывал, что уже занесено на планы полностью, а что нет, как делать разметку, как зарисовывать находки, как писать экспликацию. Они все это проходили, но там теория, а тут все по-настоящему, по-взрослому, не игра и не тренировка. Она слегка нервничала, старалась. Вадим казался ей взрослым, серьезным дядькой, особенно сейчас, когда на лето отпустил бороду, черную, курчавую, и волосы не стриг, они спадали ему на плечи крупными цыганскими кудрями. Этакий Будулай. Он, когда курс у них вел, не либеральничал, на зачете зверствовал. Ко многим экзаменам проще относились, чем к его зачету, сидели с пацанами в читалке, зубрили, что у кого записано в тетрадках, учебников он не признавал, говорил: «Что я вам давал, то и спрашивать буду».

Но тут, в экспедиции, Вадим был совсем другим. Приносил пряники, заваривал крепкий чай, рассказывал ей смешные истории и анекдоты. Она прямо кисла от смеха.

А как он двигался? ! Вот входит, сначала стучит, потом замирает в дверях, одной поднятой рукой опирается о косяк, слегка наискосок перечеркивая своим телом темный проем. Красивый, как в кино. Или курит, небрежно стряхивая пепел в банку из-под тушенки. Даже в том, как он держит сигарету, столько расслабленной грации. Рука его скользит над разложенными на столе планами, дымящийся окурок – между указательным и средним пальцами, мизинец упирается в ее ошибки: «Вот здесь ты напорола, Катюха».

Под конец второго ее «художнического» дня притащил откуда-то гитару и под чаек из граненых стаканов пел ей романсы. Голос у него оказался – густой баритон, вкусный такой, и Агафоновский «Изумруд», ее любимый, звучал так, что Катино сердце полезло куда-то вверх, щекоча в горле и пощипывая в глазах.

На третий день он первый раз поцеловал ее.

Целоваться с ним было невыносимо. Невыносимо здорово. Он все делал так, как ей нравилось. Вернее, до этого она и не знала, как ей нравится. Она таяла в его руках, превращалась в мягкий воск, он мог слепить из нее все, что захочет. Она знала, поцелуями дело не ограничится, но это ее не смущало. У нее уже был секс один раз, давно, еще на первом курсе. Новый год, коллективная пьянка в общежитии, дискотека, она танцевала с однокурсником, потом они обжимались в коридоре, потом все было так, как должно было быть: торопливый секс в захламленной подсобке, прямо на полу, на каких-то плакатах. Быстро, больно, никакого удовольствия, никаких воспоминаний. Сейчас все было по-другому.

Вадим был прекрасен. Старый топчан был прекрасен. Прекрасные лучи солнца падали на них, обнаженных. За окошком качались ветки с прекрасными недозрелыми яблоками, желтыми с прозеленью, как луна над озером.

Она смотрела в его глаза, видела там свое отражение, и знала, он ее любит.

Она была счастлива.

Три недели счастья.

В городе они встречались редко. Это было всегда днем. Он вел семинары у очередных третьекурсников первой парой, а потом ловил Катю в буфете и говорил: «Поехали». С факультета они всегда уходили по одному, он ждал ее на остановке автобуса. Вадим что-нибудь придумывал, чаще всего это были ключи от квартиры одного из его приятелей, иногда он приводил Катю к себе домой. У него была жена. И еще дочка. Они жили в однушке в Озерках, снимали, наверное. Девочка была в школе, жена на работе. Все это не имело значения для Кати. Она хотела быть с ним. Она знала, что он любит только ее, так же сильно, как и она сама.

А жена? Ну поженились еще студентами из-за ребенка, такое часто бывает. Женится ли Вадим на ней? Этот вопрос Катя старалась не задавать себе. Боялась услышать отрицательный ответ. Но не проговаривая даже про себя, надеялась – разведется и женится. Такое тоже часто бывает.

Во вторые выходные марта Вадим пригласил ее на день рожденья. Вовсе не ее одну. Там должна была собраться целая толпа, уж праздновать, так праздновать, тридцатник все-таки, юбилей. Там – это на их даче в Комарово.

– Катюх, только ты возьми с собой паренька какого-нибудь. Не люблю, понимаешь, когда за столом одни повизгухи собираются, да и с кем вы плясать будете, одного меня на всех не хватит. Поэтому главное требование юбиляра: все приходят парами, девки приводят кавалеров, парни – подружек. Имею я право на деньрожденскую блажь?

– Ладно, найду кого-нибудь. Если тебе лишние рты за столом нужны.

– Ничего, прокормим.

Кого позвать, Катя не знала, перед ребятами с кафедры светиться ей не хотелось, перед общежитскими приятелями тоже. Выручила, как всегда, Лолка. Они тогда как раз переживали очередной приступ дружбы, причем такой тесной, что про свои отношения с Вадимом Катя ей все рассказала. Хотелось похвастать, какая у нее светлая любовь случилась. У Лолки ничего такого и в помине не было. Такого вообще ни у кого быть не может.

Подруженция сказала, что предоставит Кате кавалера во временное пользование, но в качестве платы за прокат, тоже поедет с ними как пристяжная лошадь: «Пожрать на халяву хочется, не могу такое пропустить». Они, как обычно, сидели на мели, профукали стипендию и теперь кормились геркулесом, сваренным на воде, даже без масла. Отказать было невозможно. А тут еще так вышло, что кавалер этот, Дима, и сам уже приглашен, потому что он Вадимов приятель, и в качестве подружки на мероприятие собирался позвать Лолку. В общем все перепуталось, кто из них коренная, кто пристяжная, решили, что поедут втроем и плевать на взбалмошные требования старичка-юбиляра.

Тусовка вышла классная. Дача была большая и плохо протопленная. Стол накрыт как всегда сумбурно, кто что принес, но обильно. Знакомились все сами, с кем рядом сядешь, с тем и знакомишься, с тем и выпиваешь.

В Комарово лежал снег. Подняв первые тосты и утолив первый голод, выперлись на улицу играть в снежки. Кое-кто раздобыл старые лыжи и поехал покататься, пока не стемнело. Кто-то приволок санки, и за неимением горок парни стали катать девчонок, те с визгом валились в сугробы. Потом мокрые, с красными руками и физиономиями вернулись в относительное тепло, продолжили пьянку. Были танцы, были и песни хором под аж две гитары.