Как живые - Лев Симкин

Душкин решил схитрить – он согласился с эскизами, но предложил сделать фигуры из гипса, надеясь, что простоят они недолго. Так и поступили. У Душкина были союзники. Историк Леонид Максименков обнаружил в архиве документ – адресованную в ЦК записку редактора газеты «Советское искусство» Виктора Городинского с предложением предотвратить отливку в бронзе «страшных и грубых фигур Манизера» [1 - РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, ед. хр. 953, лл. 56–58. ]. Приведу несколько отрывков оттуда. «Скульптурное оформление станции метрополитена „Площадь Революции“ вызывает серьезное недовольство в художественных и артистических кругах Москвы… Первое, на что наталкивается пассажир, сходя с эскалатора, – это матрос, целящийся в него в упор… Пограничник подозрительно всматривается в рабочего, который сидит с ребенком прямо против него. Известный скульптор Цаплин рассказывает, что увидя этот страшный паноптикум под землей – он заболел».

27 июля 1938 года кляуза была переслана Молотову, но было уже поздно. Точку в споре архитектора и скульптора поставил Сталин своим проходом по станции, сопровождавшимся восклицаниями: «Как живые, как живые! » Понятно, фигуры вскоре отлили в бронзе.

Слово Сталина – закон

Его слово сразу становилось законом. Согласно одной из легенд Сталин, слушая доклад о перспективном развитии метрополитена, поставил чашку кофе прямо на план – на бумаге остался круглый кофейный след. И тут же Кольцевая линия была внесена в проект, хотя проектировщики поначалу планировали обойтись только радиальными линиями и пересадочными станциями между ними. Кольцевую – с самого начала стали обозначать на схемах коричневым цветом.

То ли была эта чашка кофе, то ли нет – но известно, что Сталин особо выделял строительство Кольцевой линии и ездил по новым станциям, осматривал отделку. В одну из таких поездок Лазарь Каганович, согласно легенде, наглядно убеждал его в безопасности дверей, засовывая в створки руки и голову. Возможно, о безопасности дверей могли бы лучше рассказать их конструкторы, но разработчики первых проектов метро были арестованы еще до пуска первых станций. Их отправили на Соловки, где, как говорили, лагерные охранники принялись уничтожать чаек, крачек и гагар – боялись, кто-нибудь отправит с ними врагу донесение с секретными схемами метро. Затем этих инженеров перебросили на Беломорканал, исключая тех, кого стараниями Кагановича вернули в Москву строить метро.

Образ Сталина как главного вдохновителя строителей фигурировал и в других легендах. Будто бы он лично утверждал окончательный проект гостиницы «Москва», представленный Щусевым, и именно это обстоятельство стало причиной заметной асимметрии главного фасада здания. Сталину дали проект фасада с двумя вариантами оформления, которые были совмещены в одном чертеже и разделялись осью симметрии. Сталин поставил свою подпись посредине: уточнить, что он имел в виду, никто из проектировщиков не решился, и Щусев реализовал в одном фасаде оба варианта оформления.

Еще одна похожая история. Когда московские высотки только строились, они напоминали контуры ньюйоркских небоскребов, поскольку планировались с плоскими крышами. Говорят, Сталин, проезжая мимо строившегося здания МИДа на Смоленской, по пути на Ближнюю дачу, вдруг сказал: «Вижу здесь шпиль». Видимо, у него в сознании запечатлелся образ кремлевской башни, из ворот которой он выехал. Пришлось вносить изменение в планировку пяти верхних этажей здания.

Старший брат

Возвращаясь к сталинскому визиту на «Площадь Революции» и его словам («Как живые! »), скажу, что такая реакция для вождя весьма характерная, он не раз проявлял подобную, так сказать, непосредственность. Кинорежиссер Григорий Козинцев вспоминал, как показывал в Кремле «Юность Максима», вслушиваясь в его реплики себе под нос – то одобрительные, то, напротив, возмущенные. Он не сразу понял, что «и гнев и похвалы не имели отношения к качеству фильма… Сталин смотрел картину не как художественное произведение, а как действительные события, дела, совершавшиеся на его глазах». А зрители попроще и вовсе поверили в существование героя картины и на улице обращались к сыгравшему его Борису Чиркову как к живому Максиму. Перед первыми выборами в Верховный Совет СССР, прошедшими в декабре 1937 года, на Ленфильм пришла бумага с решением собрания избирателей одного сибирского поселка о выдвижении своим кандидатом в депутаты Максима, героя кинофильма.

Сюжет кинотрилогии о Максиме был навеян биографией Максима Литвинова, в прошлом подпольщика и агента ленинской «Искры». Поскольку он происходил из еврейской семьи (его настоящая фамилия Валлах), предполагалось, что Максима сыграет Соломон Михоэлс. Но к моменту запуска картины кое-что изменилось. В середине 1930-х были забракованы первые советские учебники истории, созданные десятилетием раньше. В новых на роль главной преобразующей силы в стране и мире, наряду с пролетариатом, выдвигался русский народ, для него даже был изобретен титул «старшего брата» в советской семье народов. Так что фильм решили снимать о русском пареньке с рабочей окраины, и от неосуществленного замысла осталось лишь имя героя. А настоящего Максима Сталин снял с министерской должности в мае 1939 года и назначил на его место Вячеслава Молотова, дабы послать Гитлеру сигнал, что дипломатическое ведомство больше не возглавляет представитель ненавистного тому народа – путь к подписанию Пакта Молотова – Риббентропа был открыт.

Однажды Максим Литвинов оказался причастен к судьбе великого Душкина. Незадолго до открытия спроектированной им «Кропоткинской» (тогда она называлась «Дворец Советов»), в марте 1935 года Душкина арестовали. Его остановили милиционеры для проверки документов, их с собой не оказалось (потерял паспорт), после чего он был задержан, и на него, как рассказывают, начали «вешать» серьезные обвинения. Какие именно, мне не известно, известно лишь, что освободили его в конце апреля, и помогло этому посещение почти законченной первой очереди метро английским министром иностранных дел Энтони Иденом. Иден с сопровождавшим его Максимом Литвиновым выходил на каждой станции. Пораженный красотой «Дворца Советов», Иден захотел познакомиться с автором. Литвинов переадресовал просьбу «хозяину Москвы» Кагановичу. Как вспоминала жена архитектора музыкант Тамара Душкина, «Каганович спросил, где же Душкин? И получил ответ: „Сидит в Бутырках“. Через три дня он вернулся».

Между прочим, Кагановичу не понравился душкинский проект этой станции. По подсказке одного из душкинских недоброжелателей он назвал причиной своего недовольства сходство станции с древнеегипетским храмом Амона в Карнаке, с его колоннами в форме цветка лотоса. На что Душкин возразил со всей возможной политкорректностью: «У них дворцы для фараонов, а у нас – для народа! »

Все скульптурные персонажи на «Площади Революции» принадлежат, как сказали бы сейчас, к «славянской национальности». Все сплошь, и никакой тебе «дружбы народов», никаких «народов СССР», нет даже часто встречавшегося в кинокартинах тех лет «симпатичного грузина». Правда, «младшие братья», пусть и не все, нашли себе место на открытой пять лет спустя соседней станции метро, нынешней «Театральной», носившей тогда название «Площадь Свердлова». На своде ее центрального зала – представители семи «главных» народов СССР – русского, украинского, белорусского, грузинского, армянского, казахского и узбекского. Нет ни таджиков, ни туркмен, нет молдаван и прибалтов. Я уж не говорю о представителях той, по сталинскому определению, «народности», к которой принадлежал прототип Максима. Что было отмечено в одном из тостов Расула Гамзатова: «За дагестанский народ, предпоследний среди равных! » На вопрос, кто же последние, усмехнулся: «Неужели не понятно – последние у нас евреи».