Игра в сумерках - Мила Нокс

– Я тоже буду… лисом?

Отец замер. Потом проговорил:

– Не знаю. Никто не знает.

– Почему? Я хочу уже понять.

Отец распрямился. Достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. Неожиданно головка ярко вспыхнула, полетела и вцепилась в рыжую шкуру, висящую на плече.

– Черт!

Отец проглотил скверное слово, стряхивая накидку, и, как только погасил пламя, тут же поспешно набросил снова. Накидка была не просто мехом, а его шкурой. Отец тяжело выдохнул, глядя на обожженные пальцы. Его с рождения преследовал огонь. Едва он разжигал лучину или оказывался у костра, пламя так и тянулось к нему. И в том, что Теодору выжгли метку, отец винил себя, посчитав, что передал сыну часть своей судьбы. Хотя сам Теодор ни разу об этом не заикнулся.

– Не подгоняй судьбу. Что случится, то случится. А нет – значит, не суждено.

– Неужели? – Теодор с яростью сдернул шкуру с олененка. – Мне приходится карабкаться по скалам на своих двоих. И только! Я бы хотел, как вы… как Север. Обратился – и полетел. И видишь оттуда, сверху, всю землю. Леса, и реки, и моря… и все – твое, только твое! Хочу быть перекидышем. Я не хочу быть каким-то человеком! Когда уже это случится?

– Ты – человек, Теодор. Ты можешь все. Даже то, что не могу я. Быть перекидышем не так уж… здорово.

Теодор упрямо замотал головой и хотел что-то сказать, но отец его перебил:

– Хватит. Ты вчера скверно поступил с тем парнем. Я уверен, он не хотел ничего плохого. Он был напуган. Зачем ты его облил?

– Затем!

– Ты злой, Теодор. Злость толкает тебя туда, откуда возврата нет.

– О чем ты?

– Я говорю, что знаю. А я много жил и много знаю, поверь. Тебе нельзя злиться на людей. Каждый поступает дурно. Они. Ты. Я.

– Ты? – Тео удивился. – Ты всегда делал только хорошее.

Отец покачал головой и потер руку – на косточках пальцев ожили два рисунка: свеча и ключ. Теодор не знал, откуда они взялись.

– Тео, тебе в жизни нужно научиться одному: любить.

– Любить? – Теодор ткнул в свою щеку. – Взять и простить это? Как я могу любить?

Отец скривился. Задержал взгляд на шраме – этом ужасном кресте, – и в его глазах на какое-то мгновение словно погасло солнце и настала полночь. Холодная, полная боли. Некоторое время он молчал, не находя слов, затем покачал головой, прикрыв веки. Теодор видел, как трудно дается ему эта фраза:

– Я не виню тебя за то, что ты видишь в людях плохое. Ты прав.

Внутри Тео что-то сжалось от этих слов.

– Я виню, что не видишь хорошее.

Тео ответил уже менее уверенно:

– Они волнуются только о себе…

– Не все. Люди заботятся друг о друге. Вчера мать девочки была готова на все, чтобы ее вылечить. Разве ты не видел? Они тоже умеют любить. Даже решились прийти сюда. А ведь в городе обо мне такое болтают…

– Они… – Теодор захлебнулся словами, ткнул пальцем за курганы. – Отец! Да разве не горожане на тебя поставили капкан? Чуть не поймали. Ты потом месяц не мог с кровати встать. Что они тебе хорошего сделали? За что же ты их так любишь? Я не могу понять… И этот сопляк, он говорил…

Теодор осекся. Отец – самоубийца? Это неправда. Но сейчас, глядя на него, Теодор понял, как мало о нем знает.

– Сколько тебе лет?

– Что? – Отец поднял бровь.

Это был простой вопрос. Его может задать любой человек, с которым ты разговорился на ярмарке. «Как тебя зовут? Сколько тебе лет? » Теодор и этого не знал.

Сейчас отец молчал. На вид ему было около пятидесяти. Вытянутое лицо со шрамом на переносице, которую не раз ломали. Каким образом? Теодор не знал. С ним не говорили о прошлом. Отцовское лицо будто сползало: щеки обвисли, брови всегда хмурились, а уголки рта были грустно опущены. При встрече с горожанами он держался прямо, хотя чувствовалось: что-то гнет его к земле. Ему было трудно поднимать топор и полные ведра. Он быстро уставал. Но единственный из семьи иногда бодрствовал днем. Вставал засветло, ложился позже всех. Теодор знал, что отец, бывало, оставался в пустом дворе и наблюдал за восходом солнца в тишине.

– Так сколько тебе лет?

Послышались быстрые шаги. Мама принесла кастрюлю.

– Паленым пахнет, – мягко заметила она. – Что случилось?

– Шкуру подпалил…

Мама была маленькой женщиной с очками на грустном лице. Когда она перекидывалась, очки превращались в круги возле глаз. Ее цветастое платье обметало подолом землю, на плечах колыхалась рыжая накидка. Не такая огненная, как у отца, но и не такая потрепанная.

– Кстати, – сказал Теодор, – мне приснилась звезда. Странная такая: за ней по небу тянулось какое-то свечение, вроде как хвост.

– Хвост? – нахмурился отец. – Есть звезды с хвостом. Кометы. Блуждающие странники в космосе, которые прилетают раз в сто или тысячу лет. В такое время происходят странные вещи… Открываются разные истины. Для тех, кто умеет читать.

– А вчера на вершине горы я слышал голос.

– Чей?

«Желания исполняются… в Макабр». Тео внезапно понял, чей это был голос.

– Мой.

Отец замер и пристально посмотрел Тео в глаза. Казалось, прошла вечность.

– И что он сказал?

– Теодор! – позвала мать. – Тео, отнеси шкуру в дом, пожалуйста.

Тео показалось, что она вмешалась специально. Что же происходит у них в семье? Он чувствовал какие-то секреты и по дороге к дому оглянулся: родители, склонившись друг к другу, перешептывались.

Они всегда объясняли, что у них свой мир – мир перекидышей. Однако это было уже чересчур.

Теодор заходил в дом, когда услышал этот звук. Шаги. Не мягкие скачки забежавшего зайца или гулкое топанье кабана. Шаги принадлежали человеку. И он уже знал кому.

Глава 6. О той, у кого нет имени

Теодор стоял у стены и подслушивал. Он часто так делал и знал, что отец называл его злым, а мать защищала. Тео любил ее. Несмотря на то что мама поддерживала отца и повторяла, мол, нужно дружить с людьми. Отсылала Тео с поручениями, надеясь, что он разговорится с детьми и подружится. Напрасно. Он бросал травы на пороге и убегал.