Семь снов - Анна Вашкевич

Черный «Ягуар» несся вперед на чудовищной скорости, но наперерез ему выехал большой серый джип, вынырнувший из-за угла. Был грохот, потом скрежет, потом – огонь… И тишина.

Утром мать Серёжи не добудилась мальчика. Тело его было жутко искалечено, а приехавшие врачи только покачали головами – они привыкли видеть такие тела лежащими не в комнате на диване, а посреди дороги под грудой обломков. Как тело очутилось в квартире? Кто принёс его? Эти вопросы так и остались без ответа.

Во всей комнате пахло чем-то сладковатым, напоминавшим ладан. Пока врачи грузили тело на носилки, мать распахнула окно, чтобы прогнать этот запах; ворвавшийся ветер подхватил раскрашенные листки со стола и понес их вниз, на улицу, где позже из них сделают самолетики дворовые мальчишки…

Рассказ третий. Юг

– Уважаемые пассажиры, наш самолет готовится к посадке в Афинах; просим вас убедиться, что ремни безопасности застёгнуты. Температура за бортом плюс тридцать пять градусов Цельсия, солнечно, – звучал из динамиков голос пилота.

Стройная симпатичная женщина пригладила свои длинные русые волосы – над переносицей прорезалась тонкая, едва заметная морщинка. Женщина повернулась к соседнему креслу, где, прислонившись к широкой спинке, спала девушка. В её чертах угадывалось сходство с соседкой. Девушку нельзя было назвать дурнушкой: лицо обрамляли густые тёмно-каштановые волосы, черты были утончённые, как писанные с икон, а тело казалось изящным и хрупким. Все портил мертвенно-бледный цвет лица, казавшийся ненатуральным, и темные круги под глазами. Люди в аэропорту сторонились ее, как если бы она болела тифом. Но это было не так.

В приоткрытое стекло иллюминатора брызнул яркий солнечный свет. Девушка оставалась в тени, но она вздрогнула, почувствовав тепло; распахнулись её глубокие черные глаза. У некоторых людей глаза светятся, у других – тускло блестят; но тот, кто увидит Её взгляд, не забудет его никогда. Ибо эти глаза пугали: вспыхивали, темнели – две чёрных воронки. В них плескалась тревога, волнение, настороженность. И она спросила:

–Мы уже прилетели, мама?

И мать ответила просто:

–Да, золотце.

Отец семейства нанял машину, чтобы добраться до пункта назначения – пансиона на побережье Эгейского моря в нескольких километрах от большого города. Ничего лишнего: коттеджи, пара магазинчиков, леса и горы с непривычной растительностью. И море. Теплое светлое море.

Машина мерно гудела; девушка оглядывала средиземноморские пейзажи, мелькавшие за окном. Поглощала своими жгучими черными глазами. Отец звонил хозяйке пансиона, его давнишней знакомой, а мать устало перебирала оборки юбки пальцами: ей хотелось курить, она уже много часов не курила. Чтобы как-то отвлечься от навязчивой идеи, она стала расспрашивать дочь.

–Ты поспала хоть немножко, милая?

– Где-то с час удалось поспать…

–Ты голодна? Или, может, хочешь пить?

–Нет, спасибо.

–В пансионе госпожи Верне для тебя приготовлена специальная комната – на северной стороне с плотными портьерами. Ты можешь поспать там сразу по приезде.

–Постараюсь.

Водитель был грек, но прекрасно изъяснялся по-английски, потому всю дорогу подвергался расспросам отца: кто-де здесь живет, кто отдыхает, из каких стран…

–Много откуда приезжают, – уклончиво отвечал грек, – тут очень тихо; все люди очень добрые – оставляют щедрые чаевые.

Мать курила в окошко, а девушка продолжала глядеть по сторонам. К слову, её звали Антония.

Пансионат был довольно большим: белый двухэтажный дом, очень длинный, в виде этакой буквы «П». Госпожа Верне была не единственной обладательницей пансионата – вся её семья владела несколькими такими домиками на побережье. Кстати, эта милая неторопливая женщина вышла их встречать, осыпала любезностями, и спросила с особой заискивающей ноткой, «не желает ли мадмуазель идти в свою особую комнату».

Само собой, добавила хозяйка, швейцар унесёт чемоданы. Им так повезло, сейчас здесь отдыхает столько интересных людей! Так что?

–Avec plaisire, – чуть улыбнувшись, отозвалась Антония и последовала за швейцаром.

Здесь в полумраке ореховой спальни она перво-наперво разобрала свои вещи. Потом – душ. Антония подставила лицо под тёплые нежные капли, и закрыла глаза. Было чувство, словно после долгой пустыни тело наполняется влагой. А потом девушка пошла в комнату, и долгое время лежала, уставившись в потолок, не находя ни сна, ни дремы. Где-то через час в дверь постучали.

– Veux-tu dеjeuner? – вновь проскрипел до безобразия заискивающий голос госпожи Верне.

– Je n'ai pas faim.

– Tu ne veux pas du tout?

– Pas du tout.

Очень долго тянулось время; наконец ей удалось немного подремать. После она спустилась вниз в небольшую уютную столовую, где уже сидели по её родители разные стороны стола. Отец как обычно выглядел усталым и слегка раздражённым; он читал «Daily Mail», удивительно как попавший сюда. А мать, необычайно хорошо выглядевшая в хлопковом длинном платье, наоборот была воодушевлена и своим громким голосом пугала чинно ужинавшую вместе с их семьей старушку:

–Здесь просто замечательно! Какие развалины, горы, какое море! И так легко дышится! Интересно, тут вечерами бывают танцы?

Отец пробурчал что-то неразборчивое в ответ и утёр с лица испарину: как все люди «с животиком» он потел часто, к тому же мучился с давлением, так что краснел невероятно. Ажиотаж супруги ему не понравился, лицо стало ещё сварливей. Антония со вкусом, с каким любят затягиваться знатные курильщики, бесшумно, но быстро пила холодный апельсиновый сок. У нее была очень милая фантазия, будто глоток сока сопоставим с чувственным глубоким поцелуем любимого. Южного возлюбленного.

Солнце клонилось за горизонт, и скоро, Антония знает, мягкая южная ночь обнимет всё вокруг и убаюкает в легких объятиях, прольётся аромат местных цветов и лавра, запоют цикады, а вместо режущей глаза яркости придет матовая тьма. Её нежность нельзя ни с чем сравнить.

–Мне нужно узнать у того швейцара, – размышляла вслух мать, – этот юноша, он наверняка ходит ночью в какие-нибудь клубы…

Стакан звякнул и заскрипел отодвигаемый стул.

–Я, пожалуй, пойду, – сказала Антония.

Матовая тьма пришла. Как и ожидалось, постепенно. Все утихло вокруг, даже цикады умолкли; все постояльцы пансиона наконец погрузились крепкий здоровый сон.

Все… За исключением Антонии.

Она каждый вечер по привычке надевала ночную сорочку, надеясь уснуть, но тщетно. Глаза быстро привыкли к темноте, очертания предметов проявлялись. Потом Антония поднялась – ей уже надоело лежать – и пошла. Тихо, как призрак, спустилась вниз, открыла дверь (она здесь никогда не закрывалась: редко сюда заглядывали воры и прочие нарушители спокойствия) и отправилась прямиком в горы. Ночь стояла теплая, так что в одной сорочке было не холодно.