Неформат. Запретная тема - Наталия Вико

Несколько дней мы встречались в перерывах, гуляли после работы и говорили, говорили – обо всем. Недавно случайно прочитала в Интернете отзыв на какую-то книгу одной младой девы: «Автор нас за дураков держит? ! Да люди, которые любят друг друга, разве будут говорить на такие умные темы? Книги, политика, фильмы, поэзия… За дебилов нас принимают? !» Будут, будут, будут… Нащупывая общие нити восприятия жизни, начиная непроизвольно ткать из них полотно совместного существования в этом огромном мире, где есть место только для них двоих. С каждым совпадением взглядов люди делают шаг навстречу друг другу, и, наконец, оказавшись так близко, что смешиваются дыхания, понимают – души тоже обладают способностью сливаться в экстазе, и это – ничуть не меньшее удовольствие, чем переплетение тел.

Вскоре она пригласила меня к себе. К тому времени я уже слышала о посиделках в ее доме, средоточии ереванской мысли, интеллекта и культуры. Туда постоянно приходили художники, поэты, писатели, музыканты, и ей захотелось непременно познакомить меня со своими друзьями. Собравшись, я уже подошла к ее подъезду, когда вдруг поняла, что не спросила номер квартиры. Вспомнив, что у нее есть кот, я нашла квартиру по блюдечку с молоком, трогательно стоящему у обитой дерматином двери. Стук каблучков. Смех. Голоса гостей. Распахнувшаяся дверь. Она на пороге – в черном облегающем платье. И я поняла, что пропала. Ей было тридцать три. Мне – восемнадцать. Ее звали Вика…

* * *

Любовь бывает разной – тихим журчанием ручья, звоном капели с черепичных крыш, ароматом хвойного леса, мягкими лапами хищника, играющего с добычей, акварельными цветами пространства, густым, неслышным снегом, падающим лавиной с гор, необычной птицей, взмывающей в небо, шелестом листьев, гонимых по асфальту, игривым ветром. Многообразием масок. Выбирай, выбирай своей химией тела, своей душой, своим настроением, своим отсутствием любви. Выбирай… У меня ее так много – этой разной любви…

* * *

Я хотела видеть ее каждый день. Мне необходимо было наблюдать за ней – ее движениями, улыбкой, тем, как она хмурится, удивляется, спорит, жестикулирует. И на протяжении нескольких месяцев, день за днем мы погружались в интереснейшие разговоры с ней и ее гостями: о жизни, поэзии, литературе, искусстве. Прекрасно помню возникший из ничего яростный спор о депрессии с одним томным поэтом, который вечно грозил всем то застрелиться, то повеситься. Да, я считала и считаю, что депрессия – это область эгоизма. Люди уходят в депрессию от безысходности, страха, что они не смогут поменять ситуацию, от собственной лени. То есть – от слабости. Самое главное – это уже тайны подсознания – желание, чтобы кто-то помог и все исправил. Это, собственно, и рождает эгоизм. Несчастный лежит на диване, свернувшись, как зародыш в утробе матери, и всем своим видом призывает пожалеть его. И вот что интересно! Чаще всего в депрессию, желая вызвать к себе внимание, впадают именно люди гордые, самодостаточные, которые даже сами себе не могут признаться, что им в жизни не хватает всего-то таких мелочей: тепла, любви и нежности. Можно подумать, что всем вокруг их хватает в избытке…

Я не открыла Америки, заявив, что в депрессии есть свой плюс – это возникновение творчества. Безусловно, настоящее творчество взрастает на почве страдания, потерь, ощущения близости смерти. Вика в тот вечер с интересом наблюдала за мной, словно специально сталкивая лбами то с одним гостем, то с другим. «Вы ничего не понимаете, деточка! – кричала мне подвыпившая художница, время от времени бросая в сторону какого-то заезжего актера многозначительные взоры, полные огня. – Умереть от безответной любви! Это ли не прекрасно? » Заметив заинтересованный взгляд Вики, я разошлась не на шутку: «Самоубийство из-за любви? Если человек уходит из жизни из-за проблемы, он там столкнется с чем-то более худшим. Человек не имеет права перед самим собой умирать из-за кого-то! Не сотвори себе кумира! И это очень верно! Берем, к примеру, ситуацию: женщина умирает из-за любви к мужчине…»

Народ начал подтягиваться к нам, заинтересовавшись разговором.

«…он ее не любит – она уходит из жизни. Из-за чего? Из-за того, что она хочет, чтобы он был рядом с ней. Чтобы он принадлежал ей. Это значит, что она его по высшему калибру не любит. Потому что любовь к человеку должна быть совершенно иной. Если, конечно, это любовь».

Вика, поставив бокал вина на стол, улыбнулась: «Ну хорошо. Допустим, ты меня безумно любишь. А я люблю другого человека. И?. .»

Я расхаживала по ее комнате с огромными окнами и продолжала философствовать: «Не стала бы из-за кого-то убивать себя, в твоем примере – из-за тебя. Хотя бы потому, что тебе это – по фигу баян. Умереть – нет. Уйти – да. И пусть никогда не увижу любимого человека, себя я не убью».

«А твоя любимая Цветаева? – не могла угомониться Вика. – Она же убила себя из-за любви к сыну? »

«Да она просто задушила ребенка своей любовью и довела до того, что он был счастлив, когда она умерла! – фыркнул сидящий в кресле седой архитектор, до этого не проронивший ни слова. – А ребенку необходимо, чтобы мать просто была рядом. Не вместе – рядом. И вообще, – вкрадчиво произнес он, – с каждым человеком нужно быть только рядом – не вместе. Вот – настоящее проявление заботы и любви. И это спасает от любой депрессии и дает силы жить».

Я озабочено отметила одобрительный взгляд Вики, нежно брошенный на седовласого, чем-то напоминающего Михаила Козакова, и решила срочно сказать что-нибудь умное: «Ну, на кого замахнулась! На Цветаеву! Она от матери унаследовала не только одаренность, но и многие болезненные проявления характера, – заметив, что архитектор подошел к Вике, стоящей у окна и что-то шепнул ей, я завелась всерьез. – Все ее романы – быстротечны! – крикнула так, что седой красавец удивленно повернул ко мне голову, будто пытаясь сообразить, сказанное мною относится к Вике или к Цветаевой. – Вот такое редкое сочетание безмерности в чувствах с быстротечностью романов! – Я подошла поближе. – У нее была потребность ускользнуть, сбежать на самом пике захватившего ее чувства, потому, что она испытывала сильнейшую бурю эмоций, которые сжигали ее дотла. И она всегда бежала, чтобы остаться в живых. Любовь к сыну – всеобъемлющая, разрушительная, убивала ее, но бежать было некуда… да и незачем, потому что душа ее уже выгорела, а физическое тело не представляло никакого интереса и…» Мою фразу прервал звонок в дверь. Пока Вика шла открывать, я оглядела гостиную. Рядом стояли два известных ереванских поэта – на их лицах читалась гордость от осознания собственного величия, у книжного шкафа благоговейно замерли две дамы средних лет, похожие на учителей ботаники, за столом негромко обсуждали последнюю театральную премьеру несколько богемного вида мужчин… И тут на пороге, как в известном стихотворении: «Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой…» появились два милиционера. Один – ярко выражено кривоногий, другой, понятно, – прихрамывающий на левую ногу. Наверное, подвернул на каком-нибудь ответственном задании. Либо из окна любовницы неудачно сиганул – армянин все-таки, темперамент не спрятать! Видимо, сравнение пришло в голову не только мне, потому что, несмотря на необычность ситуации, по гостиной прокатился легкий смешок. «Извините граждане, проверка документов! Ничего страшного», – просипел кривоногий и начал обходить гостей, перебрасываясь с ними короткими фразами. Проверив паспорт, меня вежливо попросили проехать в отделение. Гости оживились, со всех сторон слышались возмущенные голоса: «А в чем, собственно, дело? За что? Что случилось? » Я же, заметив, как, побледнев, бросилась ко мне Вика, была неимоверно счастлива. До милиции доехали молча, я вопросов не задавала, служители Фемиды, прикрыв глаза, мирно дремали, пока водитель вез нас по тихим ночным улицам Еревана. Я чувствовала себя революционером, которого подлые жандармы замели на проваленной явке, и представляла, как буду с каторги писать письма страдающей в разлуке Вике, макая перо в чернильницу из мякиша хлеба – как вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. Мои размышления прервал начальник отделения, который оказался нашим соседом – дядей Рубеном. Ну, вся романтика полетела к черту вместе с каторгой, чернильницей и рыдающей Викой!