Алтайский Декамерон - Алексей Миронов

– Леха, пойдем ко мне, чайку попьем с бутербродами! Заодно партеечку сыграем! – заискивающим тоном предложила личность. А потом выплюнула на землю бычок и размазала его каблуком.

– Поздно уже, завтра в школу рано вставать, – попытался я отбояриться.

– Ну ты, Мирон, даешь! – Анатолий повертел пальцем у виска. – Заучился совсем! Завтра ж воскресенье!

Мрачное каре из пятиэтажек хрущевских времен скрашивали пышная зелень деревьев, пролетавший тополиный пух и тусклый свет уличных фонарей.

Темный подъезд. Из стены дома торчал черный прямоугольник козырька. Под ним горела крохотная лампочка. Сия мрачная картина заставила меня засомневаться. Не лучше ли двинуть домой?

– Не дрейфь, Леха, чего растопырился?

Исаев буквально втолкнул меня в темень за дверью.

Выщербленные ступени, исписанные ругательствами стены, разводы от пригоревших спичек на потолке создавали гнетущую атмосферу нищеты и безысходности.

Советский подъездный хоррор имел не только цвет, но и звук. Хит «Paint it Black» («Нарисуй это черным») от «The Rolling Stones» доносился из-за двери подвала. Обычно там жили дворники. Но что это были за дворники? Приезжие студенты творческих вузов, которые не гнушались физической работы на свежем воздухе и за то получали дармовую мастерскую.

Я заглядываю в себя и вижу, что мое сердце черно.

Я вижу мою красную дверь, и она окрашена в черный.

Я отвожу глаза, когда вижу гуляющих девушек,

Одетых в летние платья!

Эти строчки отрывисто выплевывал в пространство Мик Джаггер, вокалист «роллингов».

Мы поднялись на третий этаж. Заваленная окурками лестничная площадка, вонь пищевых отходов из мусоропровода, тусклый свет двадцатипятиваттной лампочки.

Открыв ключом дверь, Анатолий пощелкал выключателем. Вспыхнувшая было лампочка в крохотной прихожей погасла, словно испугалась.

– Кажется, пробки перегорели. – Толька поскреб затылок. – Погоди, не двигайся. Я сейчас.

Через минуту он появился в прихожей с высокой горящей свечой.

– Чего замер? Раздевайся! Снимай куртку. И ботинки. У нас тут чисто!

Он стал прокладывать путь на кухню, держа над головой импровизированный факел.

– Просил же отца принести с работы новые пробки, в магазине всё равно ничего не купишь!

– А отец-то где? – спросил я.

– Да на работе. В ночную смену пошел.

– Кем он работает?

– Забойщиком скота на мясокомбинате. Вон какую прелесть вчера принес!

С этими словами Анатолий любовно взял со стола нож для разделки туши, походивший на меч. Он имитировал рубящие и колющие удары, а тень, повторяя его порывистые движения, зловеще плясала и металась по стенам. Кажется, я услышал свист клинка.

– Толян, наверное, я домой пойду. Света нет, а тебе не до шахмат.

– Стоять! – одернул он меня. И поднес острие ножа к моему подбородку. – В холодильнике сыр, колбаса. Доставай и делай бутерброды.

Пошарив в стареньком, видавшем виды «Саратове», я выложил на кухонный стол свертки с маслом, копченой колбасой и сыром.

– Толик, а это что? – Мой взгляд задержался на трехлитровой банке с жидкостью темно-бордового цвета.

– Это кровь коровья! – воскликнул Анатолий с каким-то странным восторгом. – Отец по утрам пьет. Полезно, говорит, силы восстанавливает. Я тоже пью, когда батя на работу уходит. Хочешь попробовать? Налью, мне не жалко. – В глазах его блеснуло вожделение.

Он достал банку с бурой жидкостью и наполнил стакан.

Сделав глоток, он хищно посмотрел на меня.

На подсвеченном снизу лице Анатолия, на углах губ выделялись две вертикальные бордовые дорожки.

– На, попробуй, не бойся. Она сладковатая на вкус. – Исаев протянул мне стакан крови.

Меня передернуло от омерзения. Я отвернулся: выше моих сил было наблюдать этот «Ужин вампира» в любительском исполнении.

– Толян, может, «жучок» поставить, хоть светло будет. Мне как-то не по себе!

– Не бзди, Мирон, так даже круче, чем в фильме «Дракула»!

– Надеюсь, ты не собираешься пить мою кровь?

– Если ты мне партию в шахматы проиграешь! – И Толян нехорошо ухмыльнулся.

Струйка холодного пота скатилась по моему позвоночнику и добралась до трусов.

Что же делать?

Бутерброды! А еще – заваривать чай.

Напившись чаю и наевшись бутербродов, Исаев развалился на диване в гостиной. Его потянуло на откровения.

– Как-то я с батей в ночную смену вышел на убой. У него напарник запил. Помогать некому. Начальства ночью нет, вот он и взял меня в помощники. Ну, я коров из шланга мою и по цепочке передаю их бате. Батя кувалдой лупит их в лобешник. С первого раза убивает, не то что я.

– Ты что, Толян, тоже коров убивал?

Говоря это, я испытываю настоящий ужас.

– Плевое дело! Главное – им в глаза не смотреть, когда в лоб бьешь. Я после той ночи спать вообще не мог. Мне все глаза ее снились.

– Кого – ее? Чьи глаза?

– Да коровы той, Мартой зовут. Они все идут под номерами, а эта почему-то на Марту откликнулась. Упираться перестала и пошла прямо мне навстречу. И смотрит так спокойно, спокойно, прямо в душу. Я и промахнулся: вроде как ударил, но знал, что промахнусь.

– А потом?

– А потом – суп с котом. Батя-то не промахнулся.

Я смотрю в бесцветные глаза приятеля и с ужасом понимаю, что передо мною сидит садист, получающий удовольствие от страдания невинных животных.

Может быть, и не только животных.

Может, и людей.

Эта мысль волною страха окатила меня с ног до головы. Внутри заклубилась, поднялась к горлу горькая, едкая тошнота.

То ли от выпитой крови, то ли от разговоров глаза Анатолия подернулись пленкой. Он расслабился и смотрел, как я пью чай и уплетаю бутерброды. Так пресытившийся волчара с вожделением наблюдает из-за кустов за ягненком, мирно пасущимся на лужайке…

Сытое молчание прерываю я.

– Толян, мы будем в шахматы играть?

– Конечно, будем, о мой юный друг Волька ибн Алеша!

Он достает шахматную доску. Мы расставляем фигуры на журнальном столике в гостиной.

Исаев рассеян, он не в состоянии сосредоточиться на игре. Он делает глупые ходы и теряет одну ценную фигуру за другой.