После финала - Клэр Макинтош

– И молимся, – добавляет Фиби.

«Мысли и молитвы», – усмехаюсь я, посмотрев на Пипу. Но она, похоже, по-настоящему тронута этими банальностями.

– Спасибо, девочки. Для нас это много значит.

Это ничего не значит. И ничего не меняет. Я встаю и иду к двери. В игровой комнате малыш пытается взобраться на горку. Он цепляется за края ступенек пухлыми ручками в перчатках, но ступеньки слишком высокие, и его все время отталкивают другие дети. В комнату вбегает мужчина и, схватив малыша за талию, проносит его высоко над горкой, изображая летящий аэроплан. К горлу подступает комок, и я отворачиваюсь.

Официантка приносит два блюда с картофелем фри. «Небольшой перекус», – как говорит Элисон. Все усаживают детей на колени и, ломая картофельные палочки, окунают их в кетчуп. «Там полно сахара, и дома я их ей не даю». Маленькая дочка Уилла начинает реветь, потому что ее оторвали от игры, а ей совсем не хочется есть. «Не надо ее заставлять, когда проголодается, попросит сама», – с раздражением думаю я.

И только Пипа сидит одна, и ее колени никем не заняты. Она, улыбаясь, обсуждает с Крейгом автомобильные сиденья, и со стороны может показаться, что она отлично проводит время, но я-то знаю свою жену. Прекрасно знаю.

Мы были вместе год или около того, когда я повел ее на прием, организованный нашим английским филиалом. Почти сразу нас разъединили. Честер забрал меня к клиентам, а в Пипу вцепилась Дженис из бухгалтерии. И всякий раз, когда я пытался вернуться к ней, рядом уже топтался кто-то другой. Я смотрел, как Пипа смеется вместе с Дженис, улыбается своим друзьям, разговаривает с Брайаном из отдела информационных технологий. Казалось, ей здесь очень весело. Но я уже хорошо ее знал.

– Хочешь, пойдем в другое место? – прошептал я ей на ухо, когда наконец смог к ней подойти.

– Да, с большим удовольствием.

Сейчас, глядя, как Пипа смеется над шутками Крейга и передает Фионе уксус для дочки – «Она добавляет его во все, глупышка», – я оставляю свое место у двери и подхожу туда, где сидит Пипа. Я наклоняюсь к ней так близко, что ее волосы касаются моих губ.

– Хочешь, пойдем в другое место?

– Да, с большим удовольствием.

В длинном коридоре, по пути в палату интенсивной терапии, нам приходится посторониться, чтобы пропустить санитара, везущего инвалидное кресло. В кресле мальчик лет четырнадцати, весь желтый и опухший от стероидов. Посиневшей рукой он толкает штатив на колесиках, на котором висит капельница.

Войдя в отделение, мы вешаем свои пальто и моем руки. Привычная процедура, которую мы уже давно повторяем каждый день. «Речь идет о неделях или месяцах? » – спросил нас Руперт. Дай Бог, чтобы все обошлось неделями.

В палате Пипа толкает меня локтем – там уже сидят Слейтеры и Бредфорды. Их разделяют кровати Лиама, Дилана и Дарси. Оба семейства старательно игнорируют друг друга. Слейтеры привели с собой троих старших детей, и те, уткнувшись в свои мобильники, явно скучают.

Но обстановка в палате меня не слишком интересует. Я вижу, что сетка на кроватке Дилана приспущена, а он сидит, опираясь на большую губчатую подушку. Рядом устроилась физиотерапевт, выстукивающая ему грудь.

– Он уже сидит! – восклицает Пипа, устремляясь к сыну. Она улыбается врачу. – Как же я рада.

– Я почти закончила. Это облегчит секрецию, и он сможет откашляться.

У физиотерапевта в носу пирсинг, и говорит она с южноафриканским акцентом. К пестрой ленточке, на которой висит ее карточка, пришпилены яркие значки. Она еще раз выстукивает Дилана, и его рот заполняется густой слизью. Нагнув малыша вперед, доктор берет его за подбородок и одним отработанным движением руки очищает ему рот салфеткой.

– Вот молодец.

Она снова похлопывает его по груди, перемещая руку по худому тельцу. Руки Дилана висят вдоль тела, как тонкие палочки.

При рождении он весил девять фунтов и десять унций. Он родился на две недели позже срока, и у Пипы был такой большой живот, что при ходьбе она поддерживала его руками, словно боялась, что ребенок ненароком оттуда вывалится. Ручки и ножки у Дилана были как у человека из рекламы шин «Мишлен», а щеки такие круглые, что глаза казались щелочками.

– Наверное, он будет борцом, – предположила Пипа, когда Дилану исполнилось полгода.

Меняя ему пеленку, она обхватила его толстые ножки и со звуком подула малышу в живот.

– Или дегустатором пиццы.

В ответ Пипа запустила в меня грязной пеленкой.

Дилан перестал быть толстячком, когда начал ходить. Почти за ночь пухлые браслетики растаяли с его рук, и день за днем я наблюдал, как он стал превращаться из младенца в малыша.

А потом он заболел и стал худым. И теперь я отдал бы все что угодно, лишь бы снова увидеть эти толстые ножки с рекламы «Мишлен».

– Как самочувствие, чемпион?

Дилан откашлял еще немного мокроты.

– Отличная работа, Дил!

Вытерев Дилану рот, врач осторожно опускает его голову на подушку.

– Если хотите, он может еще немного посидеть.

Здорово, что Дилан уже может сидеть, и хотя он в полузабытьи (ничего удивительного при таком количестве препаратов, которыми его накачивают), сын явно чувствует наше присутствие. Через некоторое время врач возвращается и, убрав губчатую подушку, укладывает Дилана набок, подложив ему под голову подушку поменьше. Пипа достает свое вязание, а я вынимаю планшет, перевожу его в режим «в самолете» и тупо смотрю на экран.

Перед болезнью Дилан только начинал говорить. Он знал около пятидесяти слов – мы записали их на листке бумаги и прилепили его к холодильнику, – но уже мог составлять из них коротенькие фразы. «Хочу молока». «Не надо гренок». «Папина книжка».

У меня сжимается горло. Я хмуро смотрю на курс биткоинов, затем закрываю таблицу и нахожу список статей, которые я скачал из интернета. «Выживаемость при медуллобластоме» – гласит первый заголовок. Но я знаю и так. Если нет метастазов, выживаемость составляет семьдесят-восемьдесят процентов.

– Восемьдесят процентов, – повторила Пипа, когда я сообщил ей об этом. – Совсем неплохо.

Она повторяла это снова и снова, словно была не совсем в этом уверена. Но я утаил от нее, что было написано дальше.