Нестор - Малхаз Цинцадзе

Говорит вроде ласково, а звучит как приказ, которого не ослушаешься. Мальчик жмется у двери и очень тихо, вот-вот расплачется, спрашивает.

– Вукол Ермолаевич, а она здесь зачем? Пусть уйдет или хотя бы за ширмой посидит.

– А ты, – отвечает тот. – Сева, на нее внимание не обращай, как будто и нет ее здесь. Раздевайся, милый. Она никому ничего не скажет.

И так ласково на меня посмотрел, что у меня язык провалился и смогла только еле головой кивнуть. Сам он тоже разделся и повалил мальчишку в постель. Я не буду рассказывать, что он делал с этим мальчиком, это ужасно. Он его буквально ломал и посматривал на меня, вижу ли я все. В глазах бедного Севы стояли слезы – толи боли, толи унижения. Не знаю. Когда мы уходили он был страшно бледен и еле стоял на ногах. Мама Зоя щедро заплатила мне, в три раза больше, чем обычно и конечно главным условием было, чтобы я молчала. Она сказала, что господин Долгополов очень важный и щедрый господин, что практически он хозяин тюремных застенков и что врагов у него нет – живых. Их находят в реке или вовсе не находят. Но есть у него и свои слабости, такие как сегодня. А на мальчиков не надо обращать внимания, они сами приходят, никто их не заставляет. Но видимо все-таки заставляли, потому что некоторые, кто встречался с Долгополовым, вскоре умирали. Сева приходил к нам еще пару раз, а потом повесился на чердаке сиротского дома своей тетки Казанской. Потом у него был другой мальчик, Петя, тот был немного постарше. Вскоре он записался в армию, только чтоб от Долгополова подальше, и его отправили на фронт. Он скоро погиб. Я видела, как его хоронили, он из дворян был и его гроб привезли домой. Потом было еще двое. Одного зарезали, но убийцу не сыскали, а второй вовсе пропал, его и тела не нашли. Я присутствовала на всех его тайных встречах, ему нравилось, чтоб я смотрела, что он вытворяет с этими мальчишками, но меня он ни разу не тронул. Как он находил этих ребят, чем пугал, как принуждал к такому греху, я не знаю. Но видимо он и маму Зою чем-то держал на поводу, а может платил слишком хорошо, потому что она его всегда оправдывала, покрывала. А когда я обратила ее внимание на смерти ребят, она меня еще и припугнула – хочешь жить, говорит, свои соображения держи при себе. А когда нас закрыли, да и всех на нашей улице, я его больше не видела. Но и большевики его не тронули, как работал в тюрьме, так и остался. Уверенна он и сейчас там.

Ляля замолчала.

Тишину нарушил Васадзе. Он неуверенно спросил.

– Он их ломал. Пытал что ли?

Безудержный хохот сотряс дом Ревякина.

– Тише, тише! – затыкали они друг другу рот и глядя на недоумевающего Нико, гоготали пуще прежнего.

– Да мужеложец этот Долгополов. Педераст. – отсмеявшись объяснили ему товарищи.

– А, ну теперь понятно. – сказал смущенный Васадзе, хотя очень смутно представлял, что это такое, а выражение педераст считал просто отвлеченным ругательным словом.

– Это вам как-то поможет? – видя развеселившихся друзей спросила Ляля.

– Еще как поможет, Ляля, дорогая! – радостно воскликнул Ожилаури. – Знаю я этих гавриков, знаю чего боятся.

Как недавно Васадзе, теперь Тедо поймал удивленный взгляд друзей и тут же разъяснил.

– По судебным делам проходили. Это же 516 статья уложения о наказаниях. – блеснул он своими познаниями. – До восьми лет. Если б об этом узнали и засудили, сидеть ему в своей-же тюрьме и тогда уж его там ломали бы.

– Ну, теперь уж его никто не засудит. – сказал Ревишвили. – Нам то какая от этого польза.

– Больше всего люди уличенные в содомском грехе боятся огласки. Особенно если это должностные лица. Людям богемы, там всяким поэтам-декадентам, художникам – это реклама, а для чиновника – хуже смерти. К тому же с несовершеннолетними, да с детьми знатных семей, да по принуждению, да еще с подозрительными смертельными исходами. Да его камнями закидают. С ним и без суда расправятся.

Ожилаури почувствовал себя Стасовым или Таганцевым, вдохновение захлестывало. Оказалось, что время проведенное в стенах университета было потеряно не зря и не заслонилось карточным столом Одинокова.

Ляля поняла это по своему, она испугалась.

– Я не пойду в суд, мне никак нельзя.

– Успокойся, милая. – Тедо прижал ее к себе. – Тебе никуда идти не надо. С подлецами надо воевать их же оружием и называется оно – шантаж. Ты мне расскажи лучше подробней с кем он встречался у мамы Зои, где сама мама Зоя, где живет Долгополов, с кем, а уж остальное сделаю я сам. Ляля, ты поможешь спасти Сандро. И я возьму тебя в Батуми, так что не забудь рассказать, как нам добраться до складов Нобеля. Мы сегодня отбываем.

Девушка крепче прижалась к Тедо.

– Меня зовут Варвара. Варя. – сказала она. – Клянусь, я вам не помешаю.

10

Помощник начальника тюрьмы по надзору жил недалеко от железной дороги, почти на углу Мещанской и Петровской улиц, недалеко от церкви Петра и Павла. Дом, добротный бревенчатый с каменным цоколем, окружен был забором, с врезанной калиткой, на улицу выходило аж шесть окон. Были у Долгополова, жена и взрослые дети, которые жили в этом же доме. Крепкая семья, с достатком и уважением. Главу семьи соседи побаивались из-за тяжелого характера, места службы, должности и еще из-за какой-то неосознанной угрозы, исходящей от него.

Ночного освещения не было и в былые времена, только луна мертвенным светом подсвечивала улицу и дома на ней. Громкий стук в калитку вывел из дремоты Вукола Ермолаевича. Он пришел недавно и еще не ложился, плотно поужинал и задержался за столом, размышляя о частых сменах власти, что никак не способствовало его самоуверенности и материальному благосостоянию. Не успеешь подстроиться под одних, как приходят другие. Уголовников выпускают, а тюрьму вместо них заполняют политическими противниками, с которых и взять нечего и которых не особенно прогнешь. Каждый такой нежданный стук пугал его, слишком много страшных тайн хранила его душа и он боялся, что когда-то это выйдет на свет божий. Долгополов встревожился, взглянул на часы с кукушкой – полночь, плохое время. Кто это может быть?