Вальхен - Ольга Громова

– На регистрацию три дня даётся. Сегодня и завтра точно можно подождать, а там посмотрим.

– Я вас очень прошу, – Валя от волнения даже ладошки сложила, как в молитве, – давайте подождём, что мама скажет. Если вы уйдёте сейчас, она не простит себе, что мы даже не попробовали помочь. Вы хотите, чтобы она себя винила?

Как быстро сейчас взрослеют дети, подумала Зоя, вот уже и эта девчушка говорит: не простит себе… Были ли в её, Зоины, тринадцать лет такие мысли в девичьей голове? В благополучной тогдашней жизни – вряд ли…

– Вот что, Шушан, никто никуда сейчас не пойдёт, – сказала она твёрдо. – Вы с Розой сидите дома и не высовывайтесь. Если кто чужой появится – сразу в подвал. А мы с Анной за эти два дня что-то придумаем. Слава богу, в нашем дворе немцы не стоят.

– Ой, а у нас стоят. Со вчерашнего дня. – Валя вдруг вспомнила, что женщины не знают последних новостей. – Офицер какой-то важный, солдат его… как это… вроде слуги, мама говорила…

– Денщик? – подсказала Зоя.

– Да, точно. И переводчик ещё. А нас на кухню выселили. И принесли маме кучу их белья – стирать.

– Как же вы втроём там помещаетесь?

– Вдвоём. Мишка вчера забежал, забрал все свои тёплые вещи и ушёл… не сказал куда. Попрощался и обещал маме, что будет осторожен. И ещё, – добавила она упавшим голосом, – сказал, что нам знать не надо, куда ушёл.

Женщины переглянулись, покачали головами, но промолчали. Только Шушана что-то еле слышно прошептала по-крымчакски, и Валя, не зная языка, почему-то угадала, что это молитва.

* * *

Оккупантов в квартире не было. Валя сидела в кухне и, волнуясь, ждала мать. Когда Анна Николаевна вернулась, дочка рассказала ей, как сложился разговор у севастопольских друзей и что решили.

– Правильно Зоя настояла, – сказала Анна Николаевна. – Уходить неизвестно куда – это им верная гибель. Я тоже кое-что узнала. Видела Петра Сергеевича. Про Мишу он сказал, что у него всё в порядке и что он где-то у своих, не на глазах у немцев, и чтобы мы не беспокоились.

В окно кухни аккуратно постучали – мать и дочь обернулись. Во дворе стояла Мария и делала знаки, чтобы к ней вышли.

Анна Николаевна кивнула и направилась к двери. Валя – следом.

– Валюш, не ходи.

– Ты будешь рассказывать тёте Маше, что узнала, – без вопроса в голосе сказала девочка. – А мне? Я, думаешь, не хочу помогать? Или мне знать не надо?

– Валь, ну не детское это дело…

– А к Шушане ходить – детское? Как я смогу помогать, если ничего не знаю…

– Но ты понимаешь…

– Я, по-твоему, совсем глупая? Понимаю, дело серьёзное, и болтать о нём нигде не надо. Мам, ну правда… мне тоже важно это делать. – Валя потянулась за своим пальтишком.

Мать вздохнула, подумав о том же, о чём думали тогда многие: как рано и быстро взрослеют из-за войны дети. Накинув пальто, подала Вале тёплый платок:

– Голову накрой. Холодно.

На улице Анна Николаевна тихонько стала рассказывать подруге новости:

– Пётр Сергеевич, бывший начцеха из типографии, сказал, что он сам теперь в типографии не работает и планировал сегодня уйти из города, но тут эти фашистские приказы появились, и «старшие товарищи», как он выразился, велели ему остаться и попытаться что-то сделать для евреев и крымчаков, для кого возможно.

– Что он может сделать? Спрятать? – тихо спросила Валя.

– Всех не спрячешь, да и мест таких мало, где безопасно людей прятать. Хотя кое-кого, он сказал, вывести из города можно. И документы поменять хотя бы тем, кого мало знают в городе. В типографии есть надёжный человек, он попытается достать стандартные бланки справок. Где-то на складе были довоенные. И ещё вырежет копию нескольких печатей домоуправлений по образцам, которые Пётр Сергеевич нашёл.

– Зачем?

– Будут делать людям справки, будто у них ещё до оккупации пропали документы – украдены, или в эвакуации утеряны, или при бомбёжке, как вот у Тамары было. Ну и давать другие имена и фамилии.

– Я тоже кое-что добыла. – Мария вынула из кармана потёртый паспорт. – Вот мне знакомая дала. У них перед самой оккупацией бабушка умерла в посёлке, а документы они сдать не успели. Смотри – на фотографии всё равно не разберёшь, какие глаза и волосы [46 - В советских паспортах старого образца были чёрно-белые фотографии размером всего 3? 3, 5 см с фиолетовой печатью через угол. ].

Валя заглянула в раскрытый паспорт:

– Не очень похоже.

– Все мы на паспортных фото на себя не сильно похожи. Тут печать на пол-лица – может, и сойдёт. И по возрасту всего на пять лет старше Шушаны. Антонопулу Аделаида, гречанка. Вот, Шушане отдай – пусть привыкает к новому имени. – Мария протянула Анне Николаевне документ.

– Маша, спасибо тебе.

– Не благодарят за это, Ань… И вот ещё что: я же собиралась к Фире зайти. Не знаешь, есть у неё кто в квартире?

– Немцы у них не стоят. Там коммуналка такая… запущенная. Они пока получше выбирают.

– Можно я с вами, мам?

– Ну пойдём, только не влезай во взрослые разговоры, пожалуйста.

Соседка, которую почти все во дворе, независимо от возраста, звали тётей Фирой, открыла на стук сразу. Будто ждала кого-то.

– Тёть Фир, ты даже не спрашиваешь кто… – сказала Мария с упрёком. – Ну как так можно?

– А! Шо теперь… – Женщина безнадёжно махнула рукой. – Один леший, кто бы ни был – войдёт и не спросит. Здравствуй, Маша. О! И ты, Анюта, тута… и Валюха даже. И шо за такая делегация ко мне? Или я какая важная персона стала?

– Тётя Фира, ты на улицу выходила нынче?

– Чего я там забыла? На этих… – соседка явно удержалась от крепкого словца, – что ли, смотреть? Или ты за регистрацию спрашиваешь? Так я не ходила. Вот думаю… или пойти на их рожи поганые поглядеть и ту бумагу получить? Ведь пойдёшь – работать заставят. Или таки плюнуть на это и помереть с голоду… чтоб им, собакам, нами подавиться…