Сто лет и чемодан денег в придачу - Юнас Юнассон

Кем-кем, а тупицей Аллан не был. Хоть он и отходил в школу всего три года, но их ему хватило, чтобы выучиться читать, писать и считать. А благодаря политически грамотным рабочим акционерного общества «Нитроглицерин» он проникся интересом к происходящему в мире.

Однако тем, что сформировало жизненную философию молодого Аллана, стали слова матери, когда они оба получили известие о смерти отца. Завет этот не сразу проник в душу юноши, но зато укоренился в ней навсегда.

Все есть, как есть, а будет, как будет.

Это означало, что нельзя себе потакать – тем более по серьезным поводам. Как, например, когда в избушку в Юксхюльте пришло известие о смерти отца. Аллан, в согласии с семейной традицией, в ответ продолжил колоть дрова, может, разве что дольше и молчаливей обычного. Или когда мать последовала тою же дорогой и ее выносили из дому к ожидающему снаружи катафалку. Тогда Аллан остался на кухне и наблюдал за происходящим в окно. А потом произнес тихо, так, что только сам расслышал:

– Прощай, мать.

И закрыл эту главу своей жизни.

• • •

Аллан занимался своей динамитной фирмой не покладая рук и за первый год третьего десятилетия двадцатого века сумел собрать солидный круг клиентов по всему Сёдерманланду. Субботними вечерами, когда ровесники отправлялись на танцы, Аллан сидел дома и придумывал новые смеси, чтобы повысить качество своего динамита. А когда наступало воскресенье, он отправлялся в карьер производить пробные взрывы. С перерывом с одиннадцати до часа – это ему пришлось в конце концов пообещать юксхюльтскому священнику, чтобы тот не особо возмущался, что парень не ходит в церковь.

Аллана вполне устраивало свое собственное общество, и это было хорошо, поскольку жил он довольно уединенно. Из-за того, что он так и не примкнул к рабочему движению, местные социалисты его презирали, а на приглашение в какой-нибудь буржуазный салон рабочему, да еще и сыну такого отца рассчитывать не приходилось. К тому же в этих самых салонах сидел оптовик Густавсон, а он ни за что на свете не стал бы якшаться с сопливым Карлсоновым щенком. Взять хоть то, что малец выведал, сколько Густавсон заработал на том яйце, купив его у матери Аллана считай что за бесценок и потом перепродав одному дипломату в Стокгольме. Благодаря этой сделке Густавсон стал третьим в округе владельцем личного автомобиля.

Да, в тот раз ему повезло так повезло. Да только везенье продлилось не так долго, как бы хотелось самому Густавсону. Августовским воскресеньем 1925 года, после церковной службы, он отправился на автомобильную прогулку, больше чтобы покрасоваться. И угораздило его отправиться как раз в Юксхюльт и проехать мимо Аллана Карлсона. На повороте перед избой Аллана Густавсон, должно быть, занервничал (если только в события не вмешался каким-то образом Бог или провидение) – руль, по-видимому, заклинило, – во всяком случае, Густавсон и его машина, вместо того чтобы взять чуть правее, на полном ходу влетели в гравийный карьер позади избы. Что само по себе не сулило ничего хорошего: предстояло ступить на землю Аллана, а после еще и объясняться, да только дело обернулось еще хуже, потому что в тот самый момент, когда Густавсону удалось наконец остановить свой взбесившийся автомобиль, Аллан произвел первый из своих воскресных экспериментальных взрывов.

Сам Аллан залег позади дощатого нужника, так что ничего не видел и не слышал. Что случилось неладное, он понял, только когда спустился в карьер оценить мощность взрыва. Там лежал автомобиль оптовика, равномерно рассеянный по всему карьеру, а местами попадались и фрагменты самого оптовика.

Ближе всего к дому приземлилась его голова, совершив мягкую посадку на поросший травой пятачок. И лежала теперь, уставившись на разрушения невидящими глазами.

– Что ты забыл у меня в карьере? – удивился Аллан.

Оптовик ничего не ответил.

• • •

В следующие четыре года у Аллана образовалось достаточно времени для чтения и углубленного изучения общественного устройства. Он сразу же угодил за решетку, хотя не очень понимал за что.

Потом к делу приплели его отца, старого ниспровергателя устоев. Это произошло, когда один из молодых и голодных учеников упсальского профессора расовой биологии Бернхарда Лундборга решил построить на Аллане свою карьеру. После всяческих пертурбаций Аллан угодил Лундборгу в лапы и был тут же отправлен на принудительную стерилизацию по «евгеническим и социальным показаниям» – иными словами, Аллан несколько отставал в развитии и при этом слишком многое унаследовал от отца, чтобы государство могло допустить дальнейшее воспроизводство Карлсонов.

Аллана эта самая стерилизация огорчила не особо, наоборот, ему в клинике профессора Лундборга даже понравилось. Там ему время от времени приходилось отвечать на самые разные вопросы – например, откуда у него потребность взрывать предметы и людей и нет ли у него в жилах, по его сведениям, негритянской крови. Аллан отвечал, что между подрывом предметов и людей, по его ощущениям, есть все же некоторая разница. Расколоть пополам каменную глыбу, оказавшуюся на дороге, даже приятно. А если вместо скалы окажется человек, то, как представляется Аллану, проще, наверное, попросить его посторониться. А что, господину профессору Лундборгу так не кажется?

Но Бернхард Лундборг был не из тех, кто с ходу пускается в философские диспуты с пациентами, и в ответ повторил свой вопрос насчет негритянской крови. Аллан отвечал, что выяснить это не так-то просто, но оба его родителя были в точности такими же бледными с лица, как он сам, – господина профессора устроит такой ответ? И добавил, что вообще-то ему страсть как охота поглядеть на живого негра – может, у профессора такой найдется?

Профессор Лундборг и его ассистенты на встречные вопросы Аллану не отвечали, но что-то у себя чиркали, хмыкали, а потом оставляли Аллана в покое, иной раз на несколько дней подряд. Эти дни Аллан посвящал чтению – газет, разумеется, но еще и книг из больничной библиотеки, весьма, кстати, солидной. Вдобавок – трехразовое питание, теплый туалет и отдельная палата. Так что принудительная забота пришлась Аллану по душе. Только однажды настроение у него испортилось: в тот раз Аллан полюбопытствовал у профессора Лундборга, что такого страшного, если человек негр или еврей. В ответ профессор, вместо того чтобы в очередной раз промолчать, впервые рявкнул, что господину Карлсону лучше заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Ситуация чем-то напомнила ту давнюю, когда мать посулила Аллану затрещину.