Мне не жаль - Аннэ Фрейтаг

Затем она спрашивает себя, чем занимается Юлия весь день. Как у нее дела в школе. И с Леонардом. Они все еще вместе? Или нет? Юлия что-нибудь упоминала о нем? Анита больше этого не знает.

Перед окном шелестят листья платана, и Анита смотрит на верхушку дерева. Ветра не было, наверное, просто птица. В этот момент запах плавленого сыра проникает из кухни в гостиную, и живот Аниты отвечает долгим, громким урчанием. А потом она улыбается, потому что только детям может прийти в голову идея испечь что-нибудь в такую жару. Позже все пропахнет едой. Шторы, раскладной диван, ее постельное белье. Анита вытирает ладонями пот с лица. Тонкая липкая пленка – след начала летнего сезона.

Воздух будто стоит на месте. Как спринтер на старте прямо перед выстрелом. Иногда Аните тоже хочется убежать. Оставьте все позади – все, кроме своих детей. А иногда даже их. Ей стыдно за эти мысли. Потому что хорошая мать о таком не подумает.

Анита докуривает сигарету до фильтра. Затем она выбрасывает окурок из окна. Тлеющие угли на тротуаре пылают оранжево-красным, оставляя укоризненный след. Как будто окурок догадывается, что ему место в пепельнице, а не на асфальте. Анита подумала поставить пепельницу на подоконник, но тогда она официально станет курильщицей. Тогда она уже не сможет сказать, что на самом деле не курит, потому что тот, кто не курит, не ставит пепельницу на подоконник. Пока она думает об этом, она закуривает еще одну. Она могла бы поставить стакан. Стакан с водой. Это была бы не пепельница. Анита затягивается, и душный вечерний воздух почти мешает спокойно курить. Она представляет, как эта смесь влаги и яда проникает в ее клетки. Она действительно не должна этого делать. И ни при каких обстоятельствах нельзя ставить стакан на подоконник.

Анита кидает едва выкуренную сигарету в сторону тротуара. Сигарета тлеет прямо рядом с предыдущей, сверкая красным. Затем Анита закрывает окно, и ее усталый взгляд отражается в стекле. Худощавое лицо с высокими скулами. Она чувствует себя потерянно; ее кожа выглядит полупрозрачной и бледной. В ней устало буквально все. И ей срочно нужно в парикмахерскую. Но она не выглядит старой. Скорее изношенной. И несчастной; несчастье оставляет отпечаток даже на внешности.

– Мама?

Анита поворачивается в сторону двери. И когда она смотрит на свою дочь, она думает о том, о чем частенько размышляла: у Юли очень милое лицо. Она имеет в виду не самое милое из своих детей; самое милое на всем свете. Самое красивое, которое она видела за свою жизнь.

– Еда готова, – говорит Юлия. Она говорит это так тихо, как будто Анита только что заснула, а она разбудила ее. Глаза Юлии похожи на две стекляшки. Они выдают слезы, о которых ее дочь молчит. И то, как она отводит взгляд, ясно говорит о том, что она не хочет что-то обсуждать.

Анита улыбается и говорит:

– Отлично, умираю с голоду, – вместо того, чтобы расспрашивать, что же случилось.

Для Момо гостить у Офербеков – всегда как возвращение домой. Ощущение, будто ее дом тут, а не со своей семьей. И нет никаких претензий к ее собственным родителям, потому что они на самом деле не так уж и плохи. Немного занудные, может быть, но не хуже других. Они из тех родителей, которые понятия не имеют, чем их дети занимаются, но думают, что знают о них все. Иногда Момо чувствует себя виноватой. Потому что она позволяет им верить, что они ее знают. Только на самом деле они не очень стремятся ее узнать. Думают, что хотят, но это не так. Им нужна такая Момо, которой не существует. Они хотят ее видеть такой, какой она должна быть и какой она притворяется годами.

С тех пор, как Момо начала встречаться с Линдой, она все чаще красится. И даже ярче, чем раньше. Ее отец спросил ее об этом несколько дней назад. Он сказал: «Ты изменилась». Но понятия не имел, насколько. Понять истину – для него задача не из легких. Макияж: подводка и помада. Иногда она задается вопросом, как бы он отреагировал, если бы узнал. Если бы она сказала ему, что есть причина, по которой она никогда не приводила к себе домой мальчика.

Момо думает, что втайне он счастлив, так как остается больше времени на то, чтобы видеть в своей дочери только то, что он хочет замечать. Потому что ни один мальчик в мире не достоин его девочки. Да и она еще не готова. Или бережет себя для «того самого». Кто бы это ни был. Момо знает, что он так думает. Она знает, потому что он смотрит на нее с гордостью, как часто делают отцы в фильмах. Моя дочка – особая девочка. Момо задается вопросом, что бы он подумал о ней, если бы узнал. Если бы он только знал, что происходит в его доме за запертой дверью, пока он спит. Даже когда он не спит. Это происходит прямо у него под носом. И он этого не видит, потому что предположения о двух девушках, которые любят друг друга, у него даже не возникает. Его не существует. Так же, как не бывает гномов и эльфов.

Ее отец сказал, что ему нравится Линда. Но она ему нравится как ее подруга. Но на самом деле ему просто нравится, что его дочь с кем-то подружилась. Ему не нравятся ее зеленые волосы, пирсинг и татуировки – но он ничего не имеет против их общения.

Вообще-то странно, что он такой. В конце концов, у него и ее матери были похожие проблемы с родителями в то время. Предубеждение из-за их происхождения, а не из-за сексуальной ориентации, но на самом деле это не имеет большого значения. Ее бабушка и дедушка всегда подчеркивали, что они не были расистами. А потом появлялось огромное «но». Все культуры и народы прекрасны, когда они остаются там, откуда пришли, или когда вы просто путешествуете. Все хорошо до тех пор, пока никому не приходит в голову идея сочетаться браком с другим. Каждый должен жить, как хочет, но пожалуйста, в другом месте. Ее бабушка и дедушка не бросают камни или что-то в этом роде, но им просто нравятся себе подобные немного больше, чем другие. Или немного больше, чем просто немного. Они похожи на расистов среди рас, которых они не любят. Они не плохие люди, просто узкоглазые.