Ведич - Василий Головачев

– Которым управляет конунг Ван Хиддинк.

– Особенно умилительны антинаркотические установки курса и методики сексуальных привыканий.

– Знаю, читал, – поморщился Шерстнев. – Мерзость! Под видом профилактики антисоциальных явлений в сознание детей внедряется их доступность! Полная нравственная несостоятельность курса очевидна. Но он всё равно отвоёвывает позиции, несмотря на заявления родителей. Мы должны что-то противопоставить этому «светлому» движению, наши практики, к примеру.

– Вот поэтому конунги и начали превентивную обработку воспитательской среды. Не удивлюсь, что скоро нами займётся прокуратура, также находящаяся под влиянием Синклита.

– Неужели мы ничего не сможем им противопоставить?

– Сможем, – улыбнулся Онуфрий Павлович. – Работай, но посматривай по сторонам. Заразу надо лечить до её проявления. Если бы мы сработали вовремя тысячу лет назад, Православию не пришлось бы ради выживания подчиняться христианству, переиначивать наши родовые праздники и вымаливать прощение у чужого бога.

– Это верно, – слабо улыбнулся в ответ Шерстнев. – Библейское христианство – абсолютная зараза! Оно принципиально не согласуется со славянской и индоевропейской культурой, утверждая, что человек – раб по своей природе, что люди порочны и ничтожны в земных устремлениях. Что они должны бесконечно каяться перед высшим существом. Что, наконец, мир проклят и будет уничтожен, так как это угодно богу! Чушь несусветная!

Онуфрий Павлович поднял вверх палец.

– Именно поэтому бог христиан является богом социальной несправедливости! Если ты помнишь, ещё Фёдор Косой в шестнадцатом веке утверждал, что всякая вера хороша, а плотские отношения сами по себе чисты. Но мы отвлеклись. Скажи лучше, ты применяешь на своем приусадебном участке удобрения с добавками нанопродуктов?

– Нет, – качнул головой Шерстнев. – Только навоз. Соседи-фермеры давно используют нанотехнологии, видел бы ты их яблоки! Но я работаю по старинке, и дети это понимают. А что, ты советуешь перейти на последние разработки? Сам же внушаешь детям, что генетику человека нельзя менять. Могу купить для Школы ферму индивидуального пользования. Полностью автоматизированный сельскохозяйственный комплекс, умещается в морской контейнер, приносит урожай круглый год, способен производить сотни пучков салата, редиса, моркови каждый день. Их выпускает брянский «Механотех».

– Я советую ввести в Школе курс экологии нанофермерских хозяйств, чтобы дети понимали, куда движется прогресс. В обычных школах перенимается опыт Америки, давно использующей трансгенные продукты, а это неправильно. Америка никогда не знала, что такое деревня, потому и загибается сейчас. Город – это поверхность жизни, деревня же – глубина, её корень, её душа, если хочешь.

– Всё изменилось, Онуфрий, социальная система, нравственные критерии и ценности. Деревня умирает, уже не будет тех глубин, что были раньше, и мы должны с этим смириться. К этому надо привыкать, растить детей, любящих землю. Я уже много раз писал волхвам, тому же Зимогору, что пора создавать новые принципы жизненного уклада и сохранять деревню иными способами. Где ответ? Нету пока.

Онуфрий Павлович нахмурился, опустил голову:

– Зимогор умер.

– Как умер? – не понял Шерстнев. – Почему? Когда? !

– Два дня назад мне позвонил волхв Долгий. Зимогору исполнилось сто двадцать шесть лет, он устал.

– И кто же теперь Владыко, Белый волхв?

– Волхв Полынь.

– Не знаю такого.

– Мирское имя Егор Крутов, живёт в Ветлуге. Его мало кто знает. Хотя он, по слухам, родом из наших мест. Говорят также, он бывший отшельник, а ещё раньше служил полковником спецназа.

Борислав Тихонович усмехнулся:

– Странен выбор Зимогора… хотя ему видней было.

– Поживём – увидим. Понял я тебя, Борислав, прав ты: надвигаются тучи. Надо принимать меры.

Онуфрий Павлович поднялся.

И в этот момент брызнуло, разлетаясь на осколки, стекло учительской, в помещение влетел обломок кирпича, завёрнутый в бумагу, ударился о стул, упал на пол.

Борислав Тихонович замер.

Онуфрий Павлович тенью переместился к окну и успел заметить мелькнувшую за оградой Школы спину метателя.

– Кто? – метнулся к нему Шерстнев.

– Мальчишка совсем, лет четырнадцати. Таких легко уговорить на любой поступок.

Онуфрий Павлович поднял обломок кирпича, развернул бумагу. На грязном белом листе из обыкновенной школьной тетради в клеточку были накорябаны слова: «Уберайтись вон! А то сожгём школу! Диривенския зашытники».

– Зашытники, – повторил, усмехнувшись, пестователь. – Хорошо их грамоте учили – восемь ошибок в восьми словах!

– Их кто-то науськал.

– Разумеется, смысл-то понятен. Узнать бы, кто подбил пацана на эту пакость. – Онуфрий Павлович спрятал бумажку в карман, сунул директору ладонь. – Будь осторожен, Борислав, не случилось бы беды до начала учебного года. Я поговорю с кем надо, Школу подстрахуют. А ты пока стекло вставь и поглядывай по сторонам.

Они вышли через центральный вестибюль здания, никого вокруг не увидели. Онуфрий Павлович оседлал велосипед и, махнув рукой, уехал.

Борислав Тихонович вызвал сторожа, вдвоём они вставили разбитое стекло учительской.

– Отродясь бандитов у нас не было, – проворчал сторож Иван Клавдиевич, отставник-офицер, вернувшийся недавно на родину. – Узнаю, кто это сделал, уши оборву!

– Не надо ничего обрывать, – вздохнул Шерстнев. – Проблема лежит глубже, ушами не обойдёшься. .

Сторож поворчал ещё немного и ушёл делать обход территории Школы, сказав, что на ночь сядет в засаду.

Борислав Тихонович улыбнулся. Засадами уберечь Школу от будущих потрясений было нельзя. Подул злой холодный ветер, солнце зашло за тучи, и этой «метеорологией» должны были заняться компетентные органы Вечевой службы Рода.

Зазвонил телефон.

Шерстнев посмотрел на него с лёгким удивлением, снял трубку.

– Это директор? – заговорил в трубке звонкий юношеский голос.

– Слушаю вас.

– Сегодня тебе было предупреждение. Закрывай свою школу к е…ни матери! Понял? !

– Кто звонит? – кротко осведомился Борислав Тихонович.

– Х… в пальто! Больше предупреждений не жди! У тебя есть сын, племяшка, да и жена ещё ничего, – в трубке хихикнули, – сойдёт на пару раз. Усёк?

– Усёк. – Борислав Тихонович положил трубку.

В голову пришло старое шутливое изречение: ученье – свет, а неучёных – тьма.

Тот, кто опёрся на местных бандитов, неучёным не был. Он точно знал, что нужно делать, добиваясь своей цели.

– Не закрою! – вслух пообещал Шерстнев неизвестно кому.