Песнь призраков и руин - Розанна А. Браун

Добравшись до подножия лестницы, Пустельга обернулась к Карине. Отблески факела, плясавшие на материнском лице, делали его каким-то чужим и неузнаваемым.

– Вот каким образом Бабушка Баия основала Зиран!

Правительница подняла факел. Перед ними засверкали тысячи частичек керамической плитки – стены были облицованы ими почти на два этажа в высоту. Рубиновой окраски птицы с раскрытыми в крике клювами и извивающиеся изумрудные змеи смешивались здесь с ломаными зубчатыми узорами и еще какими-то мудреными символами – подобных мотивов росписи Карина раньше никогда и нигде не встречала. Где-то на самом краю освещенного пятна от факела бурлил темный как смоль водный поток, исчезавший в еще более густом мраке.

– Где мы? – едва слышно выдохнула принцесса.

– В тайном Святилище Цариц.

Пустельга остановилась перед изображением мужчины в изысканном золотом головном уборе. На вытянутых руках мужчины покоились Солнце и Луна, а вокруг него располагались тринадцать коленопреклоненных фигур в масках и черных плащах.

– На протяжении тысячелетий фараоны Кеннуа правили Оджубаем и всеми, кто населял его. – Правительница говорила приглушенно, и все же голос ее разносился по Святилищу Цариц громко и властно, словно дрожь самой земли. – Они отвергли дары и благодать Великой Матери, возгордившись, яко боги среди смертных. И был любой царь пред фараоном, словно лужа перед океаном.

Карина придвинулась поближе к матери и жестом указала на фигуры в масках:

– А… эти – кто?

– Улраджи Тель-Ра – чародеи и колдуны. Они клялись в верности фараону как единственному своему богу.

– Настоящие колдуны? – переспросила принцесса, ожидая пояснений матери, что речь, мол, идет о некоей легенде, но та просто кивнула.

Всякий раз, заводя речь о Фараоновой войне, зиранцы сводили все к победе и триумфу Баии. Однако эти мозаики представляли всю страшную историю той эпохи, и каждый образ здесь, так или иначе, повествовал о насилиях, ужасах и резне. Слева от Карины открывалось поле, где под палящим солнцем трудились рабы. Справа – другое поле, залитое кровью после битвы, посреди которого стенала в слезах Баия. Лицо Короля Без Лица было повсюду специально выщерблено и стерто – навеки, перед взором вечности.

– Зачем мы… все это делали? – прошептала Карина.

Она приложила руку к россыпи кроваво-красных элементов мозаики там, где изображалась рана на шее раба, а затем, отпрянув, тронула себя за шею в том же месте. Зиран – самая молодая из великих держав континента Сонанде, ее народ возник на руинах ужасного кеннуанского деспотизма из осколков народов со всех концов пустыни. Возник, чтобы построить нечто общее, но в то же время совершенно новое, невиданное, уникальное. И вот перед принцессой выросла эта огромная фреска – молчаливое напоминание о том, сколь многое забыто зиранцами из их собственной истории. Такого не сотрешь и тысячелетиями прогресса.

– Прошлое пожирает простые души, неосторожно забывающие о нем. – Пустельга опустила факел и посмотрела на Карину. – Но это еще не всё из того, что я хочу показать тебе. Для тебя настало время узнать, почему поддержание и соблюдение обрядов Солнцестоя – главная задача нашего рода на этом свете.

Правительница прижала кольцо к очередному углублению, и фрагмент мозаики сместился в сторону. Порыв ветра с легким ароматом сырой земли коснулся Карининого лица, и перед ней вдруг открылся простор – мириады звезд сверху, а снизу – бескрайние пески. Никаких признаков Внешней стены.

– Иди! – Пустельга указала рукой вперед.

Карина сразу ощутила инстинктивное желание остановиться, обернуться, остаться – подобное чувство часто охватывало ее у Внешней стены. Однако удержаться от искушения и устремиться навстречу свободе, сотням километров свободы, простиравшимся перед ней, было непреодолимо.

Шаг, еще шаг.

Можно направиться куда угодно. В Осодэ, в Кисси-Моку, в Талафри. Все эти города вдруг оказались для нее открыты.

Можно наконец узнать, проверить, так ли синь океан, как рассказывал Баба.

Еще один шаг.

Вдруг возникло странное ощущение – вроде как все тело окатило ледяной водой, и Карина остановилось. Каждый дюйм кожи покрылся мурашками, накатил резкий приступ тошноты. Как ни старалась она, как ни силилась, неведомая сила не давала ей переступить границу между темной каменной кладкой и бледным морем песка. Принцесса попробовала вытянуть руку – вот оно, перед самым носом, близко-близко, всё, о чем она всю жизнь мечтала, – но рука, не разогнувшись, застыла в воздухе, словно уперлась в невидимую твердь. Широко распахнув глаза от ужаса, девушка повернулась к матери.

– Ты ведь никогда не покидала Зиран… – выдохнула она.

Правительница смотрела в сторону.

– Я много лет как с этим смирилась.

В голове Карины разом закружились все предания и истории, сложенные когда-либо об их семье, и в мозгу зажглось красной нитью: во всех них, кроме тех, что касаются Баии Алахари, действие всегда происходит только в пределах города. Раньше Карина как-то всегда считала это свободным выбором своих предков – не покидать Зиран.

Но нет. Выбора не существовало.

Город был западней.

5. Малик

Малик с сестрами судорожно прижались друг к другу. Тени, клубясь, всё лезли из трещин в стенах наружу и постепенно оседали на пол пенистой чернильно-черной лужей. При этом они издавали глухой гул, бормотали что-то всё назойливее и громче. Малик крепко зажмурился и принялся отдавать сам себе мысленные приказы – так он поступал всегда, когда страх перед видениями становился совсем уж невыносимым.

Дыши. Держись. Не позволяй сознанию уплыть.

Это морок. Этого всего нет. И никогда не было. Не существует.

Он поднял веки. Пара глаз, ярких, как только что занявшиеся угольки, разделенные посередине узкими продолговатыми зрачками, не мигая, глядели на него сквозь призрачные «испарения».

– А ты мельче, чем я думал.

Голос невидимого существа бухнул, словно эхо в горном ущелье. От него тени всколыхнулись вихрем и постепенно слились в массивную змееподобную фигуру с головой, вытянутой вверх. Потолок обветшалого домишки в то же время исчез, и над головой открылось ночное небо – таким, как сейчас, Малик никогда раньше его не видел. То есть созвездия были те же, что он помнил с раннего детства, но только какие-то ломаные, фрагментарные – словно глядишь на них сквозь разбитое стекло. А края небесного свода как будто нервно сверкали тем же голубым светом невыносимой интенсивности, как в глазах ньени.