Песнь призраков и руин - Розанна А. Браун

– Мина, начался Солнцестой. Неужели нельзя немного просто понаслаждаться им?

– А можно делать это в каком-нибудь другом месте? Не там, где тебя того и гляди прирежут?

Карина начала было возражать, что, мол, в любом месте, где полно народу, тебя могут в любой момент прирезать – теоретически, по крайней мере, но тут артист завел песню, которую ей часто пел Баба, и тупая боль – словно от удара молотом внутри черепной коробки – заставила ее осечься. Зажмурившись, она резко выдохнула сквозь зубы и вцепилась в край стола так крепко, что щепы впились в кожу.

Мгновенно поняв, что послужило причиной перемены в хозяйке, Амината нахмурила брови.

– Надо идти. А то станет еще хуже, – произнесла она тем тоном, каким приближенные заговаривали всегда, когда Каринина внезапная печаль причиняла им беспокойство.

– Посидим еще немного.

Скорее всего, этот глоток свободы для Карины – последний на весь Солнцестой. Накатила боль, не накатила – нельзя упускать такую возможность.

Под шумные возгласы одобрения музыкант взял последнюю ноту. Собрав заслуженную мзду в бархатный мешочек для монет, он приблизился к столу, за которым сидели девушки, и отвесил низкий поклон.

– Осмелюсь выразить надежду, что мое скромное выступление доставило вам хоть часть того удовольствия, что мне – ваша красота.

Поборов волну головокружения, которым часто сопровождались у нее приступы головной боли, Карина вздернула бровь и посмотрела на подошедшего. Вблизи стало ясно: его внешность могла показаться принцессе приятной разве что на пороге семидесятилетия. Теперь же, в семнадцать, он напомнил ей жабу – вроде тех, что назойливо квакали в дворцовом фонтане. Уголки ее рта приподнялись, но она не улыбнулась.

– У меня осталось… глубокое впечатление… – Взгляд Карины скользнул к кошельку на бедре артиста. – Могу я спросить, как вы собираетесь распорядиться сегодняшним заработком?

Музыкант облизал губы.

– Подарите мне один час своего времени и увидите сами.

Амината, не удержавшись, даже фыркнула, а Карина спокойно ответила:

– Полагаю, я и так имею представление о том, где место вашим монетам.

– Где же, по-вашему, о газель моих очей? – плотоядно осклабился артист.

Карина украдкой взглянула на его левую ладонь – эмблемы нет. БесСигизийный. Приехал, значит, откуда-то очень издалека. Из Восточных Болотистых Саванн, например.

– У меня в кармане. – Карина наклонилась вперед так сильно, что нос ее оказался в нескольких сантиметрах от его лица, и совершенно ясно ощутила аромат апельсиновой эссенции, которой он, несомненно, смазывал усы. – Я вам за них сама сыграю. Одну песню. Победителя пусть изберет публика.

На лице исполнителя промелькнуло удивление, быстро сменившееся досадой. Карина едва сдерживала смех.

– Инструмент-то у вас есть? – поинтересовался он.

– А как же. Амината!

Служанка вздохнула, однако послушно протянула хозяйке кожаный футляр, лежавший у нее на коленях. Увидев, в каком состоянии находится Каринин уд, артист презрительно усмехнулся: его грушевидный корпус покрывали тонкие трещины, а цветочные узоры, собственноручно вырезанные Баба на грифе, поблекли до неузнаваемости. Но даже просто взяв в руки этот последний подарок отца, девушка ощутила спокойствие и уверенность, а головная боль притупилась.

– Если победа останется за мной, я забираю все деньги, что вы собрали за вечер, – предложила она, небрежно настраивая одну из одиннадцати струн уда.

– Когда она останется за мной, – выдвинул свое условие артист, – вы окажете мне честь и станете моей до утра.

Карине потребовалось все самообладание, чтобы ее не вывернуло наизнанку.

– Идет. В соответствии с духом и обычаями Солнцестоя вам принадлежит право выбора песни.

Глаза музыканта сузились, а ухмылка, наоборот, стала шире.

– «Баллада Баии Алахари».

Боль в голове Карины разлилась с новой силой, сердце сжалось. Баба так любил эту вещь.

Не желая показать противнику своего испуга и муки, она просто сказала:

– Прошу. Вы первый.

В «Балладе Баии Алахари» на очень скорбный лад повествовалось о том, как первой султанше Зирана пришлось сражаться с собственным мужем, Царем без Лица, когда тот в последней битве Фараоновой войны встал на сторону войск Кеннуанской империи. Не прошло и нескольких минут, как по лицам слушателей заструились слезы. Многие откровенно рыдали. Впрочем, некоторые из завсегдатаев «Тюленя», настроенные заметно антизирански, сохраняли показное равнодушие – пока ее соперник выступал, Карина внимательно следила за их реакцией.

Взяв последнюю душераздирающую ноту, музыкант опустил свой уд, и весь трактир разразился хриплыми возгласами одобрения.

– Ваша очередь, – сказал артист, пожирая Карину хищным взором.

Девушка выступила вперед и сложила руки перед собой, не обращая внимания на тихие усмешки и издевки по поводу жалкого состояния своего инструмента.

Да, соперник был хорош.

Но она – лучше.

Прежде чем кто-то успел ее остановить, она вспрыгнула со сцены прямо на ближайший стол, заставив сидевших за ним разразиться испуганными криками, и принялась выстукивать подошвами сандалий ровной ритм, который эхом разнесся по всему трактиру. На служанку свою Карина не оборачивалась, но чувствовала, что Амината хоть и хмурится, но вторит ей хлопка? ми в ладоши. Через несколько секунд весь зал присоединился к этой победительной дроби. Люди отбивали ее всем, что попадалось под руку, прямо на столешницах.

Сверкнув ухмылкой такой страшной, что позавидовала бы и гиена, девушка заиграла во всю мощь.

Да, это была все та же «Баллада Баии Алахари», но вывернутая ею почти до неузнаваемости. Если ее конкурент, как принято, акцентировал на прекрасной, хотя и несколько удушливой скорби, которой эта песня, собственно, и прославилась, то принцесса довела мелодию, можно сказать, до исступления, придав ей скорость самых энергичных танцевальных композиций. Она достигала крещендо там, где полагалось «успокаиваться», и рвала на куски музыкальные фразы, которым полагалось звучать плавно. При этом песня осталась преисполнена скрытой печали – только печали, переплавленной в маниакальную энергию. Лишь такой вид печали был Карине знаком.

Первый куплет она пропела по-зирански, последовательно оборачиваясь во все стороны, чтоб слова долетали повсюду.

Во втором Карина перешла на кенсийский – из группы арквазианцев сразу донеслись торжествующие вопли, и они впервые за весь вечер активно подключились к исполнению. Затем пришел черед языка тхонга, потом – опять кенсийского: казалось, принцесса твердо решила не забыть ни одного значительного языка континента Сонанде. Единственным, на котором не прозвучало ни строчки, был дараджатский. Никому из ее наставников и гувернеров наречие Эшры не казалось достаточно важным, чтобы обучать ему принцессу, а мотива учить его самостоятельно у нее и подавно не было.