Бич времен - Василий Головачев

– Не скучайте, – сказал белобрысый, словно в соломенном парике, водитель. – Через пару дней доставлю остальное ваше барахло. Ну, ни пуха…

Вездеход взревел по-бычьи, всплыл над землей, почти касаясь травы резиновыми бортиками воздушной подушки, и, ускоряя ход, пополз по дороге. Тугая воздушная волна пригнула траву, сдула пыль с поросшего подорожником и снытью тракта и сорвала с головы Рузаева берет.

Когда вездеход скрылся за деревьями, Сурен Гаспарян, одетый как на прием в посольстве, поставил на землю рюкзак, сел на него верхом и хмыкнул:

– Барахло! Слышали, как он о нашей аппаратуре?

– Кстати, – хладнокровно сказал Рузаев, подбирая и надевая берет, – в этом рюкзаке вся наша оптика.

– Правда? – удивился Гаспарян, продолжая сидеть. – То-то я чувствую своим седалищем что-то твердое…

Был он человеком, склонным к сдержанной насмешливости, и привыкнуть к его манере поведения удавалось не всем.

– А чуете, как здесь тихо? – сказал третий участник экспертной группы, высокий жилистый Иван Костров. – Благодать-то какая, эксперты! Соскучился я по лесной тишине.

– Да и я тоже, – признался Гаспарян. – Давненько нас не посылали в поиск. Только птиц здесь почему-то не слышно. Нас испугались, что ли?

Костров окинул взглядом груду снаряжения.

– С чего начнем? Может, сразу пойдем к месту происшествия?

Гаспарян в раздумье покачал головой.

– Сначала поставим палатку, наведем порядок.

– У меня идея. – Рузаев посмотрел на низкое солнце. – Выберем одну из хат, и дело с концом.

– Ну уж нет, палатка лучше, – возразил Гаспарян. – Лично я не люблю спать с клопами и тараканами.

– Какие там клопы-тараканы! – махнул рукой Костров. – В домах уже четыре года никто не живет, насекомые давно сбежали. А вот сырости там хватает.

Через час они поставили две палатки: одну, четырехместную, для себя, другую для груза, который состоял из хрупкой аппаратуры и продовольствия.

– Теперь так. – Гаспарян поправил свою модную и строгую джинсовую двойку: сизо-синюю куртку с эмблемой «Вязники», расшитую бахромой и серебряной нитью, и такие же брюки. – Мы с Иваном пройдемся по лесу, а ты подежуришь в лагере, – обратился он к Рузаеву. – Все равно будешь битый час тупо смотреть в стенку палатки и вспоминать, зачем нас сюда послали.

Возражений не последовало. На монголоидном лице Миши Рузаева не дрогнула ни одна черточка. Характер у него был невероятно сдержанный, ровный и спокойный. К жутким выпадам Гаспаряна, которых поначалу пугались все в отделе, пока не разобрались, что за этим кроется избыток юмора, Рузаев относился так же хладнокровно, как философ к зубной боли.

Оставив Михаила хозяйничать в лагере, Костров и Гаспарян пересекли полянку, окруженную смешанным лесом, прошли мимо вросших в землю домов Скрабовки и оказались на заброшенной проселочной дороге, украшенной коровьими следами и узорчатыми полосами от велосипедных шин.

– Метров двести налево, – сказал Гаспарян. – И в лес?

– Вроде бы так, – согласился Костров, вспоминая, с чего все началось.

Два дня назад в Центр по изучению быстропеременных явлений при АН России пришла телеграмма из Брянска, в которой сообщалось, что над лесом возле деревни Скрабовка Жуковского района потерпел аварию вертолет энергохозяйства. Причины аварии расследовались линейным отделением милиции и были отнесены к компетенции научных органов. Что это были за причины, Костров толком не знал, но, будучи экспертом Центра, привык к неожиданным командировкам, зачастую не приносящим научных результатов.

– Черт! – сказал Гаспарян, сдирая с лица паутину. – Это уже четвертая.

Костров тоже дважды задел головой паутину, висящую между деревьями и кустами, но, как заядлый грибник, давно привыкший к лесному неуюту, не обращал на это внимания.

        Сегодня на лесной поляне,

        Среди широкого двора,

        Воздушной паутины ткани

        Блестят, как сеть из серебра, –

торжественно продекламировал он стихи Бунина и добавил с удовлетворением: – А грибы тут есть. Я уже два подосиновика нашел. Гарантирую завтра суп с грибами.

Лавируя между стволами редких осин и кустами акаций, они подобрались к краю болота, заросшего ивняком, осотом, ракитником и рыжим мхом. Болото пересекала цепочка ажурных мачт линии электропередачи, исчезающая в просеке недалеко от того места, где вышли эксперты.

Гаспарян ступил на пружинистый мох, остановился, предупреждающе поднял руку. Костров сразу понял, что привлекло внимание начальника группы.

Рядом со старой сосной высился могучий полутораметровый муравейник. Однако он был безжизнен и оплетен паутиной до самого верха. На вершине муравейника лежала кверху лапами мертвая птица с серо-желтым оперением.

– Сорокопут? – неуверенно сказал Костров.

Гаспарян осторожно приблизился к муравейнику, осмотрел его, потрогал птицу и пробормотал:

– Как тебе это нравится?

Костров пожал плечами и пошел вперед.

Ближайшие кусты перед ним были почти сплошь оплетены паутиной, да в траве кое-где виднелись серебристые паутинные вуали, похожие на пятна изморози. Лес стоял мрачный, молчаливый, будто притихший перед грозой, и в его глубине кое-где виднелись на ветвях все те же паутины. Костров шагнул было к кустам, но Гаспарян поймал его за рукав.

– Не спеши, дорогой, к славе, она сама тебя найдет.

– Я только посмотрю, интересно же…

– Не спорю, но сегодня ничего смотреть не будем. Заметил, какая тут прорва паутин?

– Трудно не заметить, – пожал плечами Костров. – Михаила бы сюда, это больше по его части. Давай хотя бы поищем разбитый вертолет, из-за которого начался сыр-бор. Он где-то здесь.

Гаспарян посмотрел на небо – солнце вот-вот должно было зайти, но перечить не стал, сказал только:

– Вертолет не причина, а следствие. Неужели не догадался, из-за чего нас сюда прислали?

– Ты же знаешь, что меня вытащили из отпуска, и я в институт не заходил, прямо из дома – на вокзал. Паутины?

– Они самые.

– Не вижу ничего загадочного.

Краем болота они вышли к просеке и молча остановились, разглядывая открывшуюся картину.

Просека была опутана паутиной так, что совершенно скрывалась в белесом «тумане», сквозь который проступали смутные контуры кустов, пней и опор. Некоторые узорчатые полотнища пересекали просеку от одной стены деревьев до другой и даже взбирались на опоры ЛЭП. Дальний конец просеки скрывался в сплошном белом мерцании, и смотреть туда было жутко и неприятно.