Посланник - Василий Головачев

В этот момент в булочную ввалилась компания молодчиков лет по восемнадцать-двадцать, человек пять. Не обращая внимания на возмущенных людей, отпуская шутки, огрызаясь, они бесцеремонно растолкали толпу у прилавка, взяли по два батона и подошли к кассе. У Никиты вспотели ладони от желания одернуть грубиянов, но он помнил наказ Толи и сдержался. Однако события продолжали развиваться по нарастающей.

Проходя мимо кассы, первый с хохотом указал на приятеля:

– Он заплатит.

Тот в свою очередь передал эстафету следующему, потом третьему и четвертому, а пятый, вывернув карманы, сказав, что забыл деньги дома и сейчас принесет, попытался миновать кассу, но молоденькая кассирша, пытавшаяся увещевать хулиганов, вцепилась в его рукав со слезами:

– Платите сейчас же! Что же это делается? Мужчины, помогите…

В очереди поднялся ропот – осуждали юнцов в основном пожилые женщины да старушки, но мужчины молчали. Никита вышел из толпы и преградил путь упивавшемуся собственной смелостью и находчивостью парню, который оторвал от себя руки кассирши и собирался последовать за друзьями.

– Плати.

Четверо у двери перестали бросать издевательские реплики, очередь притихла, юнец с батонами захлопал ресницами.

– Ты чо, кореш? Чо тебе надо? Ты еще не понял? Откуда у нас такие деньги?

– Плати, – шепотом повторил Сухов. Не поворачивая головы, бросил остальным: – Мальчики, у нас проблема – надо заплатить за хлеб. Девушка ждет.

– Ах ты… морда! – прорезался голос у парня, одетого, как и приятели, в меховую шубу, но без шапки. – А ну вали отсюда, пока не…

Никита точным движением взял его за ухо и едва не приподнял, так что тот взвыл не своим голосом, пытаясь освободиться.

– Ой-ой-ой! Отпусти, амбал, убью! Отпусти-и-и…

Сухов отобрал батоны, передал кассирше, повернулся к остальным, продолжая держать извивающегося, не оставлявшего попытки достать его ногой юнца за ухо.

– Мальчики, или платите, или кладите хлеб обратно, а то я вас сильно огорчу.

Двое было двинулись с батонами обратно, но у черноволосого, со шрамом на губе вожака проснулась «гордость». Он бросил батоны на пол и вынул нож. Его телохранитель щелкнул вторым. Очередь подалась назад, закричали женщины. Никита кивнул на рыдавшего от боли и злости «заложника»:

– Не жалко? Я ему ухо оторву.

Вожак заколебался, потом сделал жест друзьям – уходим, мол.

Сверкнул глазами:

– Ну погоди, паскуда, мы тебя встретим!

Компания удалилась с шумом и бранью, едва не сорвав дверь с петель. Кассирша лепетала слова благодарности, вытирая слезы, очередь шумела, восхищалась, осуждала и спорила. Никита взял хлеб и вышел из булочной. Компания ждала его у соседнего дома. Сухов направился прямо к ней, чувствуя, как напряглись мышцы живота и в звезде на плече запульсировало холодное пламя. И столько в его решительной походке было целеустремленной ярости, что пятеро не отважились затевать драку, поспешили перейти на другую сторону улицы.

Опомнился Никита только у ворот дома. Прислушался к ощущениям: плечо дергала тонкая, как укол ледяного шприца, боль. Звезда пыталась языком боли что-то сказать своему владельцу, но тот ее не понимал. В Хабаровске она заговорила впервые.

Как ни берегся Сухов, как ни осторожничал, все же во время тренировок не раз получал удары по плечу с пятном Вести, однако она на это никак не реагировала, словно понимая, что «беспокоят» ее случайно, не целенаправленно. И вот Весть проснулась, проснулась в тот момент, когда Сухову понадобилась концентрация психической энергии и воли. Не это ли шаг к диалогу? Нельзя ли попытаться воздействовать на нее предельным напряжением сил и мысленного приказа?

Никита даже остановился, оценив идею, но по зрелом размышлении решил повременить с экспериментом. Риск был велик, и следовало застраховаться от неожиданностей: подождать Толю и разбудить звезду под его наблюдением.

Федор Полуянович был дома один, сказав, что жена ушла к соседке: они дружили семьями уже лет десять. Полюбопытствовал:

– Володя, мы тут со старухой гадаем: вы террористы или спортсмены? Если первые – значит, готовитесь что-то взорвать в Хабаровске, хотя ума не приложу, что у нас можно взрывать, кроме казино «Бомонд». Если спортсмены – значит, тренируетесь к чемпионату мира по каратэ.

– Террористы, – улыбнулся Никита.

Федор Полуянович улыбнулся в ответ. Постояльцев своих он уже знал достаточно хорошо, чтобы составить о них свое мнение, но любопытства все же пересилить не мог.

– То-то я вижу, вы какие-то странные приемы изучаете… А серьезно, Володя?

– Долго объяснять, дядя Федя. – Сухов разделся и прошел в свою комнату. – Вообще-то я акробат, а борьба – это хобби.

Федор Полуянович с уважением посмотрел на атлетическую фигуру постояльца.

– Да, мышцы накачаны не по-борцовски. А ваш друг сказал, что вы танцор.

– И это правда – танцевал в балете. – Никита пригласил хозяина в комнату. – Проходите, дядя Федя.

– Да нет, это я со скуки, – замахал руками Федор Полуянович. – Надоело с книгой на диване валяться. А ваш друг кто?

– Инженер, электронщик.

Хозяин поцокал языком.

– Я думал – художник. Встанет иногда и по часу картины мои разглядывает. Или вот давеча на снег смотрел.

– Это в традициях япон… – Сухов остановился. Не то чтобы он побоялся проговориться, хотя они с Такэдой и решили поменьше говорить о себе, но вопросы Ивлева вдруг перестали ему нравиться. Вспомнился термин Толи – Вселение. Уж не вселился ли в старика кто-нибудь из тех, из группы СС? Впрочем, ерунда. Старик действительно заскучал.

– Созерцание картин требует ума и вкуса, – добавил Никита, искусно меняя тему разговора. «Как танец», – добавил он мысленно.

– Да это уж конечно, – пробормотал Федор Полуянович. – Извините, что напал так сразу, с порога. В шахматишки не перекинемся?

– С удовольствием. – Никита собирался лечь спать пораньше, но отказать старику не решился. В зеркале прихожей отразилась его физиономия, и танцор задержал на ней взгляд. Твердые губы, сосредоточенный взгляд – лицо человека озабоченного и сильного. Надо же, как изменили его обстоятельства!