Лекции по русской литературе - Владимир Набоков

Мир Толстого – идеальное воплощение утраченной Набоковым родины. Ностальгия, которую он чувствовал вследствие исчезновения этого мира и его обитателей (еще будучи ребенком, он однажды видел Толстого), усилила и без того свойственное ему пристальное внимание к художественному отображению жизни в русской литературе Золотого века, особенно в творчестве Гоголя, Толстого и Чехова. В эстетике художественное/артистическое (artistic), безусловно, не слишком далеко от аристократического (aristocratic), и не будет большим преувеличением предположить, что именно эти влиятельные силы скрывались за антипатией Набокова к фальшивой сентиментальности, которую он находил у Достоевского, и именно они питали его презрение к Горькому. Читая лекции по русской литературе в переводах, Набоков не имел возможности сколь-либо подробно разбирать стилистические нюансы; но не приходится сомневаться, что его неприязнь к Горькому, помимо политических соображений, была обусловлена как пролетарским стилем этого писателя, так и его – очевидной для Набокова – беспомощностью в изображении характеров и ситуаций. Общий неблагоприятный тон набоковских суждений о Достоевском, вероятно, также был отчасти мотивирован неспособностью восхищаться стилем его книг. Удивительное впечатление производят несколько случаев, когда Набоков цитирует по-русски Толстого, дабы продемонстрировать своим слушателям необычайный эффект единства звучания и смысла.

Подход к преподаванию, избранный Набоковым при чтении этих лекций, не содержит существенных отличий от того, который продемонстрирован в «Лекциях по зарубежной литературе». Набоков знал, что говорит о вещах, совершенно незнакомых его студентам. Он сознавал, что должен заставить слушателей ощутить аромат исчезнувшего мира с его богатой жизнью и сложными человеческими характерами, – мира, изображенного в литературе, которую он называл русским ренессансом. Поэтому он часто прибегал к цитатам и пространным пояснениям, подбирая их таким образом, чтобы студентам было ясно, какие эмоции должны возникать при чтении и какими реакциями сопровождаться; он стремился сформировать у своих слушателей понимание великой литературы, основанное не на бесплодном теоретизировании, а на живом, непосредственном понимании. Суть его метода заключалась в том, чтобы передать студентам собственное волнение, вызванное литературным шедевром, вовлечь их в иную реальность, которая тем реальнее, чем более она является художественным вымыслом. Словом, это очень личные лекции, в которых акцентирован опыт сопереживания. И конечно, в силу своей тематики они окрашены более личным чувством, чем искреннее восхищение Диккенсом, проницательные суждения о Джойсе и даже ощущение своего писательского родства с Флобером.

Сказанное, однако, не означает, что в этих лекциях недостает собственно литературоведческого анализа. Набоков делает явными значимые скрытые темы, как, например, в случае с мотивом двойного кошмара в «Анне Карениной». Сон Анны предвещает ее гибель, но это не единственный его смысл: Набоков неожиданным образом соединяет этот сон с чувствами Анны и Вронского, сопровождающими начало их любовной связи, в едином миге ужасного озарения. И подтексты, связанные со скачкой, в которой Вронский губит свою лошадь Фру-Фру, также оказываются не забыты. Особо замечено, что любовь Анны и Вронского, несмотря на сильную чувственность, духовно бесплодна и эгоистична и потому обречена, тогда как союз Кити и Левина воплощает толстовский идеал гармонии, ответственности, нежности, правды и семейного счастья.

Набоков восхищается толстовскими временны? ми схемами. Каким образом Толстой добивается того, что читательское и авторское чувство времени в его романах полностью совпадают, порождая ощущение совершенной реальности изображаемого, Набоков отказывается обсуждать, считая это неразрешимой загадкой. Но игра Толстого на хронологическом соотношении сюжетных линий Анна—Вронский и Кити—Левин прослеживается в наиболее интересных ее подробностях. Набоков также показывает, как толстовское описание мыслей Анны во время ее передвижений по Москве в день смерти предвосхищает технику потока сознания у Джеймса Джойса. Кроме того, он умел примечать странности – вроде двух офицеров в полку, где служит Вронский, являющих собой первый портрет гомосексуалистов в современной литературе.

Он неутомим в демонстрации того, как Чехов делает обыденное едва ли не высшей ценностью в глазах читателя. Критикуя Тургенева за банальность его персонажных биографий, то и дело прерывающих ход повествования, и за склонность рассказывать о том, что случится с героями за пределами самой истории, Набоков вместе с тем высоко оценивает тонкость его эпизодических зарисовок и его модулированный, волнообразный слог, который он сравнивает с «ящерицей, нежащейся на теплой, залитой солнцем стене». Раздраженный сентиментальностью Достоевского и считавший возмутительной сцену из «Преступления и наказания», в которой Раскольников и Соня вместе склоняются над Библией, он в то же время отдает должное странноватому юмору писателя; а его замечание о том, что в «Братьях Карамазовых» прозаик, который мог бы стать великим драматургом, безуспешно борется с романной формой, говорит об уникальном художественном чутье.

Способность подняться на уровень мастерства, которого достиг анализируемый автор, – отличительная черта великого педагога, равно как и критика. В разделе, посвященном Толстому, – самом живом из всех и составляющем сердцевину этого тома, – Набоков временами достигает головокружительных толстовских высот художественного опыта. Интерпретация, проводящая читателя сквозь всю историю Анны Карениной, сама является произведением искусства.

Вероятно, наиболее ценным, что дал Набоков своим студентам, был опыт не просто сопереживающего чтения, но сопереживающего осведомленного чтения. Сам будучи творцом, он обладал способностью изучать авторов, включенных в лекционный курс, на их собственной территории, оживляя созданные ими сюжеты и характеры своим личным видением того, как делается литературное произведение. Упорно настаивая на понимающем чтении, он полагал, что нет ничего важнее читательского внимания к деталям, ибо в них-то и спрятан ключ к пониманию того, как работает шедевр. Его комментарии к «Анне Карениной» – кладезь сведений, значительно обогащающих представления читателя о внутренней жизни этого романа. Эта научная и одновременно художественная любовь к деталям, свойственная Набокову-писателю, в конечном счете и составляет суть его преподавательского метода. Свою позицию по этому вопросу он резюмировал следующим образом: «В годы моей преподавательской деятельности я давал своим студентам точные сведения о деталях, о таких сочетаниях деталей, которые способны озарить произведение, высечь искру, ибо без нее оно мертво [5 - Джон Саймон замечает об этом пассаже: «Набоков, при всем его неприятии грубой реальности – „тех фарсовых плутов, что зовутся Фактами“, – требует, однако, точного следования ей, которое, как он сам бы заметил, отнюдь не равно примитивному копированию. Как он говорил в одном интервью, без знания плана улиц джойсовского Дублина и внешнего вида спальных вагонов в поезде „Петербург—Москва“ 1870-х годов невозможно понять „Улисса“ и „Анну Каренину“. Иными словами, писатель использует некоторые специфические приметы реальности, но лишь в качестве приманки, назначение которой – завлечь читателя в высшую нереальность (или высшую реальность) произведения» (Simon J. The Novelist at the Blackboard // The Times Literary Supplement. 1981. April 24. P. 458). Разумеется, если читатель пропускает эти детали, он остается за пределами фикциональной реальности книги. Не подлежит сомнению, что без данного Набоковым объяснения условий, в которых происходит роковое путешествие Анны в Петербург, некоторые мотивы в ее кошмарном сне не могут быть поняты. ]. В этом плане общие идеи не имеют никакого значения. Любой осел способен понять отношение Толстого к адюльтеру, но, чтобы наслаждаться его искусством, настоящий читатель должен представить себе, к примеру, каким был вагон ночного поезда „Москва—Петербург“ сто лет назад». И далее он продолжает: «Тут лучше всего помогают чертежи» [6 - Nabokov V. Strong Opinions. P. 156–157. – Пер. А. Г. Николаевской. ]. Следствием такого подхода становятся начерченная на доске диаграмма пересекающихся маршрутов поездок Базарова и Аркадия в «Отцах и детях» и рисунок с планом спального вагона, в котором Анна едет из Москвы в Петербург (тем же поездом, что и Вронский). Костюм Кити, в котором она могла быть на катке, воспроизводится с модной иллюстрации, соответствующей времени действия романа. Нас снабжают подробными сведениями об игре в теннис и о том, что и в котором часу ели в России на завтрак, обед и ужин. Это типично набоковское сочетание научного уважения к фактам и писательского ви? дения замысловатых следов вдохновенной работы воображения – одно из многих достоинств этих лекций.