Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес

У меня в комнате загорается свет.

– Гилберт?

От света я весь сморщился. Прикрыл глаза ладонью:

– Что такое?

– Ты опять кричал во сне, – сообщает Эми.

– Это правда?

– Чистая правда.

– Ха. Смешно.

– Как ты себя чувствуешь?

– Я хорошо себя чувствую.

Она выключает свет и говорит:

– Наверное, тебе приснился страшный сон.

– Что-что?

– Страшный сон. Тебе приснился страшный сон.

– Вот оно как, – говорю. – В самом деле?

Часть вторая

11

Лошадка из года в год одна и та же. Здоровенная, белая. Арни прокатился на ней двадцать один раз подряд и уже пошел на двадцать второй заход.

Карусельщик, скользя между лошадками, пересекает свой аттракцион и спускается ко мне:

– Там друг твой на лошади…

– Ты хочешь сказать, мой брат.

– Ну да… Брат твой, ну… должен это… освободить место. Чтоб другие тоже могли прокатиться. Ты пойми, приятель, белая лошадь у нас самая, это, востребованная.

Смотрю вокруг:

– Возможно; только я почему-то не вижу, чтобы сюда очереди выстраивались.

– А я этого и не утверждаю.

Смотрю на него – одет кое-как, зубы выщерблены, весь в татуировках – и задаюсь вопросом: что он вообще может утверждать?

– Тогда какие ко мне вопросы?

– Я к чему веду: другим, это… нужно хотя бы возможность такую дать. Чтоб шансы у каждого были.

Откуда ни возьмись нарисовался Такер с большим розовым облаком сахарной ваты.

– Гилберт, я тут предложение получил – подхалтурить на водной ловушке. – Отрывает клок сахарной ваты и протягивает мне.

– Спасибо, не хочу.

– А у меня аккурат сегодня плавки под джинсами. Как по заказу, прикинь? И еще знаешь что? В этом году там микрофон есть, чтобы над людишками прикалываться. Аттракцион такой: кидаешь бейсбольный мяч, и если попадешь в красный диск на стенде, Такер провалится в бак с водой. На, держи. – Насильно всучив мне сахарную вату, он чуть ли не вприпрыжку бежит в сторону своего бака.

А я поворачиваюсь к карусельщику и продолжаю:

– Мой брат без памяти полюбил эту белую лошадь.

– Но по правилам…

– Весь год он дожидался этого дня. По большому счету ничего другого ему ждать не приходится.

Арни ездит по кругу, строчит из воображаемого пулемета и выкрикивает:

– Ты убит, Гилберт. Ты убит!

– Приглядись к нему, – говорю; карусельщик приглядывается. – Голова у него необычной формы, тебе видно? – (Он кивает. ) – Мой брат был… ну… таким же смышленым, как ты… таким же сообразительным, вплоть до минувшего лета, когда его сбросила лошадь… и несколько раз лягнула копытом в голову… причем белая лошадь… и с тех пор у него… мм… деформирована голова. То, что мой брат катается на твоей карусели, – это его победа над собственным страхом. И ты, сам того не подозревая, сделал ему огромный подарок. Ты подарил ему волю к жизни. Желание восстановиться. Идти дальше.

Протягиваю этому парняге сахарную вату, но он мотает головой – как видно, понял, что она ему в горло не полезет.

– Но сейчас мы сгоним его с этой лошадки, дабы восстановить справедливость по отношению к детишкам… которые вот-вот сюда потянутся. По отношению к ним иное было бы несправедливо, но разве сама жизнь справедлива? Как только аттракцион остановится, я уведу отсюда своего брата. Не волнуйся.

– Ох ты, как же так, – теряется карусельщик. – Нет, не делай этого. Как же так. Господи, да его бесплатно катать надо.

– Но это будет несправедливо…

– Справедливо, несправедливо – забей, – говорит он. – Понимаешь меня? Этот парень, братишка твой… ох ты боже мой. Пусть бесплатно катается. Я так решил. И только на белой лошади. Сколько захочет. – Парняга утирает глаза и берет себя в руки.

Мы смотрим, как Арни заходит на следующий круг и дубасит лошадку, чтобы скакала быстрее.

– Позволь представиться: Гилберт Грейп, а это, – говорю, – мой брат Арни.

– А меня зовут Лесли, – говорит карусельщик и собирается идти в будку – дергать за рычаг, чтобы остановить аттракцион.

– Вот, держи, – протягиваю ему сахарную вату.

– Нет, нам не положено, – отказывается Лесли.

– Очень прошу. Не обижай меня.

Взял.

Через семь бесплатных заездов подхожу к Арни:

– Эй, братишка, ты, как я посмотрю, умаялся тут круги нарезать.

– Не-а.

– Даже у меня голова кружится на тебя смотреть. Пора дух перевести, согласен?

– Не-а.

– Пойдем с тобой полетаем. В воздух поднимемся.

– Не-а.

Пытаюсь сдернуть его с лошади, но он вцепился – и ни в какую. Лесли некоторое время за нами понаблюдал и спрашивает:

– В чем, собственно, загвоздка?

– Мне, – говорю, – нужно передохнуть от этого мельтешения. Нужно в воздух подняться. Воспарить над землей. Понимаешь меня?

– Еще как.

– Вот в этом, собственно, и загвоздка.

– Слышь, есть у меня одна идея! – выкрикивает Лесли, проверяя билет у какого-то мальчонки. – Я за ним пригляжу. Он со мной не пропадет.

Поднимаю вверх два больших пальца и спускаюсь с карусельного помоста – как раз начинается новый заезд. Моего ухода наш дебил не замечает. Глоток свободы, говорю я себе.

Пробираюсь среди аттракционов: тут и «Ракушки», и «Спрут», и всякие подвижные игры, и шатер для бинго. Кругом почти сплошь знакомые лица. Мне говорят «Привет», я отвечаю «Привет». А вот и бак-ловушка, где нынче Такер подхалтурить решил – цепляет прохожих. Пока еще в сухой одежке сидит, но не потому, что мяч бросают одни мазилы, а потому, что никто возле него не задерживается. При виде меня он заводит: «ГИЛЛЛЛБЕЕЕРРРТ ГРРР…» – но я ускоряюсь – только меня и видели.

Подхожу к будочке кассы, отсчитываю ровно семьдесят пять центов за билет. Разворачиваюсь – и вижу пышный начес, который полностью загораживает мне обзор. Скольжу глазами вниз. Бородавка со вчерашнего дня увеличилась; говорю: